БеспринцЫпные чтения. Некоторые вещи нужно делать самому - Александр Евгеньевич Цыпкин

постепенно опускались, но он силился их поднять, как будто хотел что-то прочитать в глазах Романыча напоследок и без этого не уходить. На самом деле он искал в них не жалость или сочувствие к себе, а пытался найти искорку жизни, соломинку, за которую Семён сможет зацепиться потом… ну… потом.

Романыч поднял глаза и увидел перед собой зеркало. Как давно он не смотрелся в своё отражение. На него глядел довольно обрюзгший, лысоватый, неопрятный человек с прозрачными пустыми глазами. В голове звенел голос из трубки: «А лет сколько? Ну, да. К сожалению, у каждого из нас есть свой срок».

Мужчина — такой же продукт. Кто-то огурец, кто-то фрукт, но у каждого есть своё время.

А вы не замечали, что некоторые мужчины, выбирая продукты, никогда не догадываются, что есть срок годности…

Про интеллигентного Аркашу, который скрипку на смелость и отвагу менял

Искусство требует жертв. Но почему оно выбрало именно восемнадцатилетнего Аркадия Рабиновича — не понятно. Не, ну почему оно выбрало скрипку для четырехлетнего Аркаши понятно, почему предлагало любить себя каждый день по 4 часа занятий без перерыва — тоже понятно. Однако для чего именно Аркадия искусство делегировало на переговоры с местными гопниками по разъяснению разницы между скрипкой и контрабасом — непонятно.

Уже после первого предложения «Господа, это не контрабас…» обмен мнениями был закончен. Аркадий лежал на земле, смотрел на огромное небо, которое для левого глаза быстро начало сужаться до опции «Ночь». «Бланш. Какое красивое французское название», — подумал он и с умиротворением закрыл здоровый глаз. Вокруг кипела дворовая жизнь. Где-то слева скрипели фальшивыми нотками раздолбанные качели, в песочнице шла очередная война за территорию и ресурсы, на школьном поле играли в мяч. Кстати, о футболе. Аркадий искренне не понимал, как можно, например, научиться играть на музыкальном инструменте, если в течение двух часов двадцать два бугая будут отнимать друг у друга скрипку, при этом пинаясь и изображая трупики, если инструмент вдруг отобрали. Наверное, поэтому, как не без основания полагал Аркадий, в российском футболе интеллигентных фамилий можно было едва ли набрать на квартет.

— Ну что, внучок, пчёлка укусила? — послышался голос сверху. Аркадий открыл здоровый глаз и увидел склонившуюся над ним старушку восточной внешности с очень странными желто-зелёными глазами. — А хочешь стать сильным и никого не бояться? — продолжила она.

— Да! — не задумываясь ответил Аркадий и тут же обреченно вздохнул.

— А ты готов променять искусство в себе на смелость и отвагу?

— Да! — в отчаянии крикнул Аркаша и ударил кулаком по футляру со скрипкой.

— Закрой глаза, скажи: «Без булдырабыз» — и всё сбудется.

— Без бул-дыра-быз, — медленно повторил Аркадий таинственные слова и опустил здоровое веко.

— Призывник Рабинович!!! Ё твою мать, здюк в бабьем сарафане. — Аркадий ошарашенно открыл глаз. Он находился в военкомате, правда, не в сарафане, а в одних трусах. В шеренге таких же «пчеловодов» с бланшами под одним глазом. Перед ним стоял и орал старший прапорщик Головком, уже немолодой человек, сорок лет несущий на себе тяжкий крест неправильного ударения в своей фамилии.

— Повторяю… (пауза), моя фамилия Головком на, а голомвка… (очередная пауза) — это то, чем вы думаете, бль, когда голливудскую голоёбицу на порносайтах смотрите.

Как и подобает горячему апологету орфоэпии — старший прапорщик Головком никогда не позволял себе обсценной лексики. Он все матерные слова… проглатывал, причем полностью, поэтому во время пауз он слегка краснел и давился воздухом, хотя не исключен вариант, что он давился и матерными словами, потому что к сорока годам, как вы понимаете, его черепная коробочка уже была всяко переполнена. А огрызки слов типа — ё, — на, — бль, — здюк — это не мат, это фонетические хвостики, смысловые ниточки, за которые можно было вытащить при желании весь богатый и тщательно скрываемый внутренний мир старшего прапорщика Головком.

Рядом с Аркадием стоял Миша Кац, такой же худощавый юноша с заплывшим глазом. Как и Аркаша, совершивший свой дьявольский обмен искусства перевода иностранной поэзии на смелость и отвагу. Слушая старшего прапорщика, Мише практически синхронно удавалось перевести того на цитаты великих людей.

— Ты у меня… Рабинович, будешь ОДИН… всю ночь очко драить, — орал Головком.

— В одиночестве человек часто чувствует себя менее одиноким. Байрон, — машинально тихо переводил Миша.

— Я из вас… дерьма гражданского, буду лепить вот этими руками настоящих солдат! — отчеканил прапорщик и гордо посмотрел на свои ладони.

— Сознание своего несовершенства приближает к совершенству. Гёте. — Миша продолжал жечь.

— Призывник Кац! Что вы тут бормочете, как в гостях у бабушки?

— А я бы, товарищ старший прапорщик, не отказался от такой зоны комфорта. Печка, бабушка. Как профит: пирожки с малиновым вареньем.

И тут старшина роты Головком выдал свой очередной шедевр, от которого выпали челюсти не только у призывников-ботаников, но и у Гёте с Байроном, понимающих, что скоро в их Великую Галерею Цитируемых ураганом ворвётся еще один товарищ на букву «Гэ».

— Призывники! В зоне комфорта вас ждёт не бабушка с пирожками, а дедушка Альцгеймер. Вне зоны комфорта — дедушка Паркинсон. И только в армии вас ждут доблестные ракетные войска. Гордитесь — это единственные войска, где в солдатскую еду не добавляют бром.

Аркаша вздрогнул. Радиация и таблица Менделеева — все 24/365 как по расписанию — это к бабке не ходи, добро пожаловать. Блин. Ну и где же здесь обещанные смелость и отвага? Тут же перед глазами всплыла таблица Менделеева, где в квадратике под номером 95 между Pu (Плутоний) и Cm (Кюрий) можно будет смело вписывать новый элемент Ak (Аркадий), с периодом полураспада — год. Аркаша так с ужасом и представил себя через год — полураспавшимся полулысым дембелем с вялым Тополем-М, который так и останется М на всю его дальнейшую жизнь. Аркадий испуганно посмотрел по сторонам и встретился взглядом с Мишей. В глазах того читался такой же репродуктивный страх.

Свой нынешний бланш под глазом студент филфака Кац получил от местной гопоты, попросившей у него спички. Миша машинально хотел процитировать Михаила Круга, Токарева или, на худой конец, что-нибудь из «Лесоповала», но вылетела, к несчастью, Сафронова:

А лисички взяли спички,

Подожгли слону яички.

Слон теперь как видит спички,

Бережёт свои яички,

И на новые яички

Надевает рукавички.

— Поэт хренов, — угрожающе сказал один из спичконуждающихся.

— Не Хренов, а Сафронова, — машинально сострил тут же Михаил.

Удар в глаз был, в общем-то, ожидаемым, но от этого не менее сильным и