БеспринцЫпные чтения. Некоторые вещи нужно делать самому - Александр Евгеньевич Цыпкин

Хозяйка помешкала и опять кивнула на мужа — он откладывал. Сын — её решение.

К обеду явился молодцеватый люмпен в белой курортной фуражке на красномордой голове. Собака ему приветственно повиляла.

Гостя усадили во главу стола, поднесли и наложили.

Он выпил, заел и пустился в доброжелательную критику.

Вон щель, конопатить надо. А тут штукатурить, иначе отвалится. Здесь перестелить, потому что криво.

Восседая во главе стола, он обозревал весь дом и участок, даже те уголки, которые никак не мог видеть. Ни один изъян не укрылся от его деловитого ока. На просторной террасе стало тесно.

— Я человек занятой, но, так и быть, найду время, а то пропадёте вы тут без меня, — сжалился красномордый, жуя.

Муж хозяйки молчал, его улыбающаяся голова клонилась всё ближе к стаканчику.

К ужину подали грибы. Хозяйка посетовала, что грибы покупные, фермерские шампиньоны, хотя лес — вот он.

От леса нас отделяла решётка, за которой весь день шастали грибники. Грибники косились на нас, а мы следили за ними. Казалось, что мы в парке диковинок; только неясно, кто на кого пришёл поглазеть.

Указывая на грибников, хозяйка сообщила, что они всегда её опережают. Муж за грибами не ходит, а она постоянно опаздывает. У них вон и калитка есть прямо в лес. Но замок заржавел и не открывается, приходится кругом обходить. Из-за этой калитки и опаздывает. Только однажды ухитрилась пяток подберёзовиков найти, да и те червивые.

Тут и появился жук.

Он то приближался, то удалялся, но очень скоро целиком завладел нашим вниманием.

Его жужжание навевало тревожное чувство неотвратимости.

За неделю до того я был на театральной премьере. Во втором акте из шкатулки выпустили бабочек. Незамысловатый, но эффектный режиссёрский приём.

Как только бабочки вылетели на свободу, зрители тотчас потеряли интерес к пьесе. Актёры продолжали исполнять свои роли, демонстрируя мастерство перевоплощения, но всё это померкло рядом с бабочками. Даже искушённые критики, сидевшие на лучших местах, следили исключительно за взмахами крыльев. Про актёров вспоминали, только когда они взаимодействовали с бабочками. Вон тому, бородатому, одна села на плечо, и он, не будь дурак, ловко это обыграл. А вон та, пожилая, едва не наступила на бабочку. Зал охнул, кто-то вскрикнул «стой!», актриса вздрогнула и до конца спектакля так и не смогла вернуться в образ.

Жук произвёл точно такой же эффект — застольное действо продолжилось, но следить за ним было невозможно. У хозяйки возник страх, что жук явился по её душу. Только и ждёт удобного момента, чтобы десантироваться к ней в причёску и доставить невыразимые страдания. Она вздрагивала, дёргалась, а потом потеряла самообладание и взвизгнула:

— Сделай что-нибудь!

Муж, который к тому времени уже практически воткнулся в стаканчик, принялся этот самый стаканчик ласково увещевать.

— Да ладно тебе, — сказал он стаканчику. — Это просто жук.

Жук продолжал кружить над столом.

Столкнувшись с настырностью непрошенного насекомого и таким к себе отношением со стороны супруга, хозяйка выскочила из-за стола и спряталась в доме.

Звон захлопнувшейся двери, застеклённой прозрачными квадратиками, разбудил мужа.

Он вынул из стаканчика нос и огляделся.

Я вспомнил, как в детском саду во время «тихого часа» один мальчик описался. Когда его повели переодеваться, он смотрел на нас, других детей, точно такими глазами.

Высоко подняв голову, муж встал на нетвёрдые ноги и взмахнул салфеткой.

Взмах, другой, третий.

Со стороны могло показаться, что он порывисто с кем-то прощается.

С припозднившимся грибником, с кустами, посаженными другими мужчинами, с домом, построенным чужими, с лесом, который вот он и одновременно недоступен.

Один из неверных взмахов принёс результат — жук был сбит.

На полу его настиг тапок.

И откуда такая прыть…

Всё случилось так быстро и обыденно, что никто сначала не поверил.

Включая самого мужа.

Теперь на его лице был укор.

Вы должны были остановить меня.

И успокоить её.

Почему вы бездействовали?

Он позвал супругу, и та изволила явиться. Она что-то жевала. Осмотревшись и не увидев опасности, она одарила своего героя поощрительным эпитетом. Он потянулся к ней губами, но она отвернулась, как отворачиваются от собаки, норовящей лизнуть лицо.

Со стороны леса раздался мелодичный перезвон. Все повернули головы. По опушке шёл тёмный грибник, он вёл палкой по прутьям. Прутья издавали мелодичный перезвон.

Наутро я проснулся очень рано, но второй гость уже бодрствовал. Он читал книгу.

— Если бы не алкогольные зорьки, я бы вообще не читал, — признался гость.

Выйдя на террасу, я увидел две вещи: грибника за забором и собаку на полу.

Грибник воровато рыскал под берёзами, собака рычала и била что-то лапой.

Жук.

Тот самый вчерашний жук.

Он ещё шевелил лапками, отчего и стал игрушкой для собаки.

Выглядел он безнадёжно — поблизости уже рыскали муравьи.

Я добил жука.

Некоторые вещи надо делать самому.

В электричке на обратном пути продавались нелопающиеся мыльные пузыри. Я подумал, что если выдувать такие пузыри дома при закрытых окнах, то скоро все комнаты забьются пузырями и людям не останется места. Как будто красномордый пришёл.

А ещё я думал, что так и не смог обратиться к хозяйке на «ты», хоть она на этом очень настаивала.

Алёна Долецкая

Мертвая петля

Я с детства любила «старичков». Может, потому, что лет в шесть поняла, что у меня нет ни одной бабушки и ни одного дедушки. У всех были, а у меня нет.

В гости к одноклассницам я ходила, чтобы рухнуть в объятия очередной прекрасной бабушки. У одних были уютные, домашние, с булочками и вареньем, у других — с серебряными волосами, утонченные, интеллигентные, из знатных семей, с билетами в ложу Большого театра и с историями про возлюбленных белогвардейцев. Изредка дедушки тоже не плошали.

И тогда я принялась допрашивать родителей на тему недостачи таких важных персон в нашей семье.

Оказалось, оба родителя по маминой линии умерли задолго до моего рождения. Папину маму, Софью Станиславовну Станевич, я помнила смутно. Она освободилась из ГУЛАГа в начале 50-х и последние два года жизни посвятила мне: врачи вернули меня домой с неведомым диагнозом болезни сердца, бабушка уложила меня в кровать на полгода, и все эти 180 дней пролежала со мной рядом.

А вот дед, ее муж, Яков Генрихович Долецкий, покончил жизнь самоубийством. Оставил два письма, Сталину и своему сыну, то есть моему отцу,