Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

Я проработал у него три дня, что-то переписывая, подсчитывая, вычерчивая таблицы, но я как-то сразу почувствовал, что мне с ним не работать. На четвертый день наступила развязка.

— Понимаешь, — начал он разговор, — нормировщик должен бывать на объектах, видеть своими глазами работу разных бригад. Тебя же, с твоей статьей и твоим сроком, никогда не выпустят за зону, иначе как под конвоем. Поэтому нормировщиком тебе никогда не стать (в этом он здорово ошибся). Но ты — парень грамотный, а в бухгалтерии требуется счетовод-расчетчик, и ты с этим справишься. Идем в бухгалтерию.

Мы отправились в бухгалтерию, которая размещалась в соседней палатке, и бухгалтер, выслушав Толика, коротко сказал: «Ладно, попробуем», после чего миссия Толика была закончена, и он удалился.

Бухгалтер объяснил мне ситуацию. Колонна существовала уже девять или десять месяцев, но счетовода-расчетчика в бухгалтерии не было. Заключенные тогда не получали заработной платы, но им начислялось так называемое «премиальное вознаграждение», которое зависело от категории труда, его тяжести (существовали специальные перечни работ), количества рабочих дней и выполнения производственных задач. Деньги были небольшие, от 8 до 10 рублей в месяц, но для зэка возможность раздобыть хотя бы пачку махорки была одной из доступных (или недоступных) радостей.

Невыплата заключенным этого самого «премвознаграждения» считалась для руководства очень большим недостатком. Кроме того, в выплате этих денег у вольного начальства был и свой интерес, о котором я расскажу позже.

Бухгалтер рассказал мне, что я должен делать, и показал применяемые для начисления премвознаграждения формулы, которые оказались такими примитивными, что дальше некуда.

Исходными данными для расчета были производственные сводки, заполненные за отсутствием бумаги на финской стружке. Это такой кровельный строительный материал, который изготавливался тут же, на стройплощадке из осиновых или кедровых чурок. Штабеля этих стружечных сводок за все прошедшие месяцы находились тут же в палатке, занимая чуть ли не половину ее площади.

Мне дали рабочее место: сижу на одном ящике, считаю и пишу на другом. Полдня я так и поработал, сидя на ящике. Дело было совершенно простое, а бухгалтер, помаленьку наблюдая за мной, решил, очевидно, что толк из меня выйдет.

На следующий день меня показали начальнику колонны. Капитан Серов осмотрел сверху до низу стоящее перед ним изможденное, оборванное и грязное существо, и я не увидел в его глазах оптимизма.

— И что, ты думаешь, — обратился он к бухгалтеру, — он справится?

— Толик сказал, что считает он шустро.

— Ладно, — подытожил начальник, — попробуем. Пусть начинает, а через три дня ты мне доложишь, что получается.

И я начал, и у меня получалось. Первое время мне создавало определенные трудности неумение пользоваться знаменитым инструментом всех советских бухгалтеров — счетами: я был вынужден складывать столбиком, а умножать на бумаге, а точнее — на той же финстружке, что, конечно, скорости расчетов мне не прибавило.

Бухгалтер обнаружил это мое неумение сразу же и преподал мне несколько уроков работы на счетах. Эту науку я усвоил быстро, и работа пошла быстрее.

Записи, сделанные карандашом на финской стружке и пролежавшие несколько месяцев, часто были очень нечеткими, и первое время я постоянно обращался к бухгалтеру с просьбами уточнить ту или иную цифру или букву. Наконец, это ему надоело.

— Что ты видишь, то и я вижу. Если ты цифру прочесть не можешь, значит, и я не могу. Бери, какую хочешь! А как только мы выплатим деньги по ведомости, эти пачки финстружки сожжем в печке и выпьем чаю. Непонятные буквы в фамилиях записывай ежедневно, а потом беги к помпотруду или нарядчику — они тебе скажут, кто в какой бригаде был десять месяцев назад.

Я так и делал, а в случае полной непонятности какой-либо цифры учитывал такую, что давала зэку лишний рубль.

Не знаю, что бухгалтер докладывал начальнику через три дня, но через две недели платежная ведомость больше чем на 200 человек была готова, и Серов пришел к нам в палатку, чтобы ее подписать. Он перелистал тонкие-претонкие листы японской трофейной бумаги, подписал ведомость и тут только обратил внимание на меня. А я был почти в том же виде, как и при первой встрече, только немного почище, потому что уже через день умывался. А полотенца у меня не было.

— Молодец, Лебедев (это был счетовод вещевого стола). Что же ты не можешь хоть как-нибудь приодеть человека?

— Так, гражданин начальник, на складе нет не только первого срока, но и вообще никакого. Все время портные латают, перелатывают.

— Бери его, иди в портняжку и там чего-нибудь подбери. Да смотри, чтоб чистое было.

Мы пошли с Лебедевым в мастерскую, и я возвратился оттуда, хотя и действительно в латаном-перелатанном, но зато в чистом и не оборванный. А взамен полотенца мне дали какую-то тряпку, но тоже чистую.

Начальник еще был в бухгалтерии.

— Ускорить можешь? — спрашивает.

— Мог бы, если бы было место. Мне надо разложить финстружку, а у меня даже стола нет. И я беру ее по одной. Какая уж тут скорость?

Он посмотрел на внутреннее пространство палатки, увидел неимоверную тесноту, хмыкнул и вышел.

Приезд кассира и выплата денег привели чуть ли не к празднику в зоне. Все уже знали, что это моя работа, многие приходили ко мне и всячески похваливали. Что касается бригадиров, то все без исключения они сочли необходимым представиться мне лично.

А дня через три я удостоился приема пред светлые очи Генки с очень замысловатой кличкой, которую я уже не могу вспомнить. Ко мне подошел пацан и сказал, что Генка ждет меня. Если тебя ждет вор в законе, отказываться из скромности как-то не принято, и я пошел. В углу барака у Генки был оборудован уголок, по тамошним понятиям даже роскошный, то есть у Генкиной постели были подушка и простыня, чего больше ни у кого в зоне не было.

По команде Генки мне подали котелок горячей баланды (я заметил, что обед еще не начинался), в которую положили изрядный кусок американской тушенки (ого!) и подвинули порядочный кусок хлеба.

— Ешь, ешь, не стесняйся. Ты заслужил.

Я и не постеснялся, а все съел до капельки.

— А ты так и дальше будешь там работать?

— Не знаю. Бухгалтер хочет, чтобы я это все продолжал, а Серов мнется, не говорит ни да, ни нет.

— Понятно. Ты ж из контриков, из фашистов, а им, по советским понятиям, — только тачка да кирка. Ничего, работай, и тебе, придет время, перепадет кое-что.

Я ушел, до конца не поняв его речи, но после все мне объяснили. Генка «держал» несколько крупных хороших бригад, которым с помощью бригадиров, прорабов, нормировщика Толика и счетовода-расчетчика, то есть меня, завышали премвознаграждение, а потом все эти лишки стекались к Генке, и тот уже распределял деньги в соответствии с заслугами в общем «лапошном» деле, не обижая и себя, и вольное лагерное начальство. И эта система действовала во всех лагерях Дальнего Востока, а может, и всего СССР. Система эта действует всегда и везде, и поэтому я больше упоминать о ней не буду.

Следует еще сказать, что администрации колонн по этой причине часто бывают заинтересованы в том, чтобы на колонне находился или вор в законе, или, за неимением такового, достаточно авторитетный уголовник, что обеспечивает бесперебойность системы, ибо не будет ни жалобщиков, ни каких-либо сопротивленцев.

Правда, на этой колонне упомянутая система в регулярном режиме не заработала, так как Генку через месяц куда-то увезли.

Я стал штатным сотрудником бухгалтерии, в которой трудилось, кроме меня, еще три человека: старший бухгалтер, счетовод продовольственного стола Сергей, толстый веселый парень, и уже упоминавшийся Лебедев. По штату полагался еще бухгалтер производственного стола, но вакансия оставалась свободной, а всю работу по этой части выполнял сам старший бухгалтер. Поэтому у него постоянно было много работы, но он никогда не поручал никому из нас сделать хоть какую-то часть ее и часто сидел ночами, когда мы, остальные, спокойно спали. Вообще, он, несмотря на возраст, был очень стеснительным человеком — и в обращении с начальством, и в обращении с нами, подчиненными, хотя считался бухгалтером высокой квалификации, и здесь постоянно ходили слухи о его скором переводе в Дуки, в центральную бухгалтерию.

Все заключенные, и я в том числе, всегда считали, что бухгалтерия, распоряжаясь складами и кухней, не может быть голодной. Однако я, став сотрудником бухгалтерии, не ощутил особой перемены в своем питании. Баланду мы получали, как и все, с кухни, только нам наливали чуть побольше и чуть погуще, а хлеб — обыкновенной пайкой. Только время от времени наш Серега приносил из каптерки кирпичик хлеба, и мы делили его на четыре равные части. Однажды Серов застукал Сергея с этой буханочкой и отправил его на общие работы, но через две недели, в течение которых я исполнял его обязанности, его амнистировали, и в тот же день он вошел в нашу палатку с кирпичиком под мышкой, весело распевая: «Долго в цепях нас держали!»