Я стройнее тебя! - Кит Рид

— Мне так неловко.

— А я тебя предупреждала. — Поставив девочку перед зеркалом, Преданная Дарва срывает с нее халат.

Энни в ужасе отпрянула от своего отражения.

— Фу. Сколько жира! — Это же не я.

— Ты считаешь, это называется «толстая»?

— Толще не бывает! — С другой стороны занавески, разделявшей комнату, кто-то шумно вдохнул, но Энни была настолько зла и расстроена, что не заметила этого. Она в бешенстве кричала на Дарву: — Да ты только посмотри на меня!

— Это не называется «толстая»… — Дарва раздвинула занавес.

Откуда-то послышался стон.

— Вот что такое «толстая», — торжествующе произнесла Дарва. Потом она добавила каким-то чужим голосом: — «Отчайтесь, исполины! Взгляните на мой труд, владыки всей Земли!»[34] — и дернула цепочку.

Грохоча кольцами по металлической направляющей, как разгоняющийся скорый поезд, плотная ткань скрылась в углублении, и стала видна другая половина помещения. Огромное зеркало, перед которым стоит Энни, продолжается вдоль всей стены, и в нем отражается еще одна фигура.

Охваченная горем, Энни закричала:

— Не надо, нет!

В тот же самый момент другой голос тоже вскрикнул:

— Нет!

Напротив голой Энни находился кто-то другой, тоже голый, но кто это? Человек? Этот розовый шар казался таким большим, что сразу и не поймешь… Энни и другое существо стоят перед зеркалом нагие, в одной и той же позе: одну руку держат повыше, а другую пониже, стараясь прикрыть, что только могут.

— Господи.

— Посмотри на это, Энни Аберкромби. Посмотри на это, а потом скажи, что ты толстая.

Обе девочки умоляли:

— Не показывайте меня ей!

Энни замычала от ужаса. Невозможно описать то, что она увидела. Обе девочки подались назад, но приставленные к этим «сложным пациенткам» Преданные вцепились им в плечи своими сильными ручищами и не давали двинуться с места; жалкое, заплывшее жиром существо с другой стороны перегородки удерживали сразу двое. Толстая, униженная тем, что приходится стоять голой, демонстрируя всю свою полноту, девочка так жалобно плакала, что Энни, сочувствуя ей, тоже залилась слезами.

Стараясь прикрыть себя, толстая пациентка заскулила:

— Не-е-ет. Не надо!

— А теперь посмотри вот туда, — сказала Дарва голосом, как будто усиленным динамиками.

— Это ужасно.

— Ах, бедная девочка!

— Посмотри на нее и скажи, что все еще считаешь себя толстой.

Тишина была еще более горестной, чем рыдания.

— Так-то лучше, — сказала Дарва. А потом проходящая стажировку Преданная вполне любезным тоном объяснила: — Мы работаем не только с такими заболеваниями, как у тебя.

А на другой половине разделенной комнаты гигантских размеров девочка, примерно того же возраста, что и Энни, вся колыхалась от страдания, и по ее огромному телу катилась розовая рябь.

Энни смотрела до тех пор, пока это не стало невыносимым. Найдя в себе силы говорить, она с удивительным достоинством произнесла:

— Дайте ей одеться.

— Миссию можно считать выполненной?

Все еще голая, она вырвалась из рук Преданной, крича:

— Прикройте же ее!

— Возьми свой халат!

— На фиг мне этот халат. Я здесь не останусь.

В коридоре до нее донесся голос толстой девочки:

— Келли. Меня зовут Келли, — рыдала она.

А сейчас ночь. В Веллмонте уже выключили свет; Энни еще два раза кормили, и похоже это было на китайскую пытку водой. Энни плотно сжимала губы, но упорная Дарва пихала ей в рот ложку за ложкой, открывая свой большой квадратный рот, будто внушая Энни, что следует делать. Так открывают рот мамаши, кормя детишек овсянкой: они неосознанно делают сами то, чего хотели бы добиться от малыша; только вот каждый раз, когда Дарва открывает рот, Энни охватывает отвращение при виде огромных желтых зубов Преданной. Вот и еще два раза ее в положенное время накормили, и оба раза Энни приходилось то умолять, то хитрить, и они с Дарвой обе то приходили к компромиссу, то обманывали друг друга, и все заканчивалось тем же, чем и остальные завтраки, обеды и ужины, которыми кормили Энни в Веллмонте: одна из них оставалась довольна тем, сколько пищи ей удалось запихнуть в пациентку, а другая радовалась, что на самом деле съела совсем чуточку. Как всегда, она часто только делала вид, что глотает, потом безрезультатно пыталась вызвать у себя рвоту. А теперь, когда свет уже погасили, она, как обычно, отчаянно бегает на месте по розовому мохнатому коврику возле кровати.

Энни старается не топать, чтобы не разбудить того, кто спит в палате ниже этажом, и не навлечь на себя гнев Домниты, ночной дежурной по этажу анорексиков. За все то время, что она находится в Веллмонте, Энни ни разу не выпускали из палаты, но она уверена, просто уверена, что рядом в одноместных палатах держат таких же девочек, как она.

Она бегает в тусклом свете, падающем из коридора. Внезапно в палате становится темно. Кто-то произносит:

— Ты сегодня была ко мне очень добра.

Кругом такой мрак, что Энни не видит, кто с ней говорит. Но фигура гостя полностью перекрывает дверной проем. Энни высказывает предположение.

— Келли?

— Ты заставила их поскорее надеть на меня халат. Как ты узнала, что это я?

— Хм, — она ломает голову над тем, как бы объяснить это потактичнее. Найдется ли еще кто-нибудь настолько толстый, чтобы закрыть собой свет? — М-м, ну, после того что они сегодня утром с нами сделали, я тебя узнаю где угодно.

Келли хихикает. Кругом темно, и смеется она так же непринужденно и весело, как и Энни в старые добрые времена.

— Извини, что я тебе это говорю, знаю, что это неприятно, но я тебя теперь тоже везде узнаю. А у тебя на груди что, татуировка в виде змеи?

— Да, вообще-то, я ее маркером нарисовала.

— А классно получилось. — Келли перемещается внутрь комнаты, и становится светлее. — Крошка, я тебя целую вечность разыскивала.

— Я тебе не крошка. — Она вообще предпочла бы быть парнем.

— Не говоря уже о том, сколько времени я обезвреживала электронный шлагбаум.

— Ты что, вырубила пульт управления? Как?

Келли весело смеется.

— Если я тебе расскажу, им придется тебя убить.

— Тише, она нас услышит.

— Так вот, я использовала гель, средство для удаления мозолей, которым пользуется Домнита.

— Ш-ш, серьезно тебе говорю, кто знает, что с нами сделают, если застукают!

— Не застукают. Достаточно просто закрыть дверь. Ну давай же, я пришла тебе кое о чем рассказать.

— О чем это?

— Скоро узнаешь. Вначале, — серьезным тоном шипит Келли, — дверь.

— Итак, что ты хочешь сказать?

Когда дверь закрывается, становится совершенно темно. Келли ходит по палате поразительно легкими шагами.

— У тебя не найдется чего-нибудь поесть?

Энни, как это делают в телефильмах, подпирает ручку двери стулом, а затем опустошает свой тайник под креслом-каталкой, где у нее хранятся несъеденные продукты, но Келли не торопится заговорить.

— Так ты мне собираешься что-то рассказать, или как?

— Что рассказать?

— Расскажи мне, зачем ты сюда пришла!

— А, это… — Келли ощупывает место под креслом в надежде обнаружить еще что-нибудь, но ничего не находит. Она садится на край кровати Энни. В такой темноте ее можно было бы принять за кого угодно. Правда, скоро кровать начала наклоняться под весом Келли, так что Энни пришлось ухватиться за вертикальные стойки изголовья и крепко за них держаться, чтобы не скатиться вниз; так моряк цепляется за палубу тонущего корабля. — Так вот. Об этом. Ну что, ты сидишь?

— Ну да, стараюсь!

— Итак, о том, что было после очной ставки в голом виде и всего остального… Ну, повезли они меня на тележке-подъемнике в мою палату…

— На тележке!

— Да, я их перехитрила. Они все думают, что я так разжирела, что ходить уже не могу.

— Фу-у.

— Да ну, ведь именно поэтому они не утруждают себя заходить и проверять, в постели ли я, после того как закрывают вечером дверь в мою комнату. Ну так вот, катили они меня на тележке в палату, Глорина и Дезире. Да, я такая толстая, что катить и грузить меня приходится двум Преданным.

— А где они сейчас?

— Всем иногда нужно спать, — говорит Келли. — Ну так вот, эта штука ломается, а поскольку они считают, что за меня можно не волноваться, то есть они думают, что я неподвижна, как скала, обе уходят куда-то на склад за новой тележкой, и следовательно, вуаля, я, будто по волшебству, остаюсь одна. Я осталась одна впервые с тех пор, как меня сюда сдали родители, поскольку я не вписывалась в их представления об идеальной семье. Ну что же, я жду, пока не затихнет звук их шагов, а потом слезаю с тележки, некоторое время обследую место, где оказалась, и представь себе, это про-осто кру-у-уто!

От волнения она слишком резко поднимается. Кровать содрогается и летит другим краем вниз, будто качели, с которых вдруг соскочил один из качавшихся. Энни кричит: