Почему у собаки чау-чау синий язык - Виталий Мелик-Карамов

Не знаю, зачем я, натянув трусы, отправился вслед за ней. Где на тот момент оказался мой приятель с другой девушкой, точно не помню. Но поскольку он был романтик, доказательством чего служит тот факт, что с Витей Прокловым они пили при свечах весь вечер две бутылки кока-колы, скорее всего он отправился смотреть грандиозный салют на Красной площади. В принципе, нормальное желание после четырех бутылок портвейна «Агдам» и шести на всех берлинских печений, тогда очень популярных. Откуда появился «Агдам», память не зафиксировала. Печенье было куплено нами в ресторане гостиницы «Берлин», ныне Савой», как праздничная закуска.

На маленькой кухне девушка, повернувшись ко мне спиной и наклонившись над полукруглой железной раковиной, приняла довольно соблазнительную позу. Как любому молодому бакинцу, мне стоило огромных трудов сразу не броситься на жертву при открытии такой перспективы. Сдерживало прежде всего то, что ее все время тошнило. Она, не поднимая головы, периодически открывала здоровый латунный кран, умывалась и пила воду в ожидании очередных судорог. Это продолжалось довольно долго, и в конце концов мы оба не выдержали, тем более что она всячески знаками, по-прежнему не поднимая и не поворачивая головы, показывала мне, что совсем не против совмещать приятное с вынужденным…

Как в плохом кино, в тот самый момент, когда наши интимные отношения достигли пика (так, по-моему, пишут в женских романах), около Большого театра загрохотали салютные пушки…

Лет через двадцать я пришел с дочкой в приемную комиссию архитектурного института. Ребенок сдавал документы. И вдруг тетка, которая их принимала, восторженно закричала: «Виталик! Ты что, меня не узнаешь?» Я смущенно закивал головой в разные стороны, пытаясь тем самым показать, что вот уже почти узнал, но какой-то детальки или штриха не хватает, чтобы раскрыть объятья. «Виталик, – укоризненно сказала она, – как ты мог забыть, ты же у меня в Столешникове справлял Седьмое ноября!» Недостающий фрагмент сразу вызвал давно изгнанную из памяти позорную страницу биографии. «Это ты! Не может быть! А ведь ты совсем не изменилась!» – как можно радостнее отозвался я, понимая, что имя не вспомню никогда, поскольку и в тот вечер его толком не запомнил.

– Неужели не изменилась? – кокетливо спросила моя праздничная подруга из 50-й юбилейной годовщины Великого Октября.

– Конечно, нет! – бодро отозвался я. – Это у меня уже склероз.

А что я мог еще сказать, если в моей памяти остался только ее вид сзади? Было бы странно для подтверждения правдивости своих слов попросить ее встать в том же виде и в ту же позу!

Надо заметить, что во время приемных экзаменов она носилась с моей дочкой, как с самым дорогим в ее жизни существом.

Если дальше идти по той же стороне переулка, то после фирменного магазина «Табак» и следующего за ним ювелирного жил наш друг Володя Трацевский по бесхитростному прозвищу Трац. Он был приятелем Саши с детских лет, и подозреваю, что с крыши углового дома, где провел счастливое детство Зегаль, на прохожих они писали вместе.

…Начало лета. Мы оканчиваем четвертый курс. Окна квартиры Траца на первом этаже выходят прямо на магазин «Русские вина», где, строго говоря, кроме водки ничего другого продаваться не должно. Внизу под окнами пузатый майор милиции пытается вскрыть «Волгу», судя по номерам, частную. Рядом сразу останавливается пара зевак. Через какое-то время они притягивают к себе еще несколько человек. Проходит минут пять, и «Волга» с милиционером уже окружена небольшой толпой. Несмотря на отсутствие демократии и свободы слова, толпа начинает волноваться. Из задних рядов кричат: «А ордер у тебя имеется?» Кто-то громко говорит: «Милицейский произвол». Майор, не поднимая головы и не отвечая, пыхтит над замком, подбирая ключи. Страсти от этого накаляются еще больше. «Надо дежурному по городу звонить!» – раздается призыв. Бурное обсуждение распоясавшейся вконец милиции. Революционная ситуация почти созрела, несмотря на то, что собственная «Волга» – символ богатства, что явно не имеет никакого отношения к правдолюбцам. Хотел бы я сейчас увидеть такую защиту народом «Бентли» олигарха. Осталось, как говорится, проскочить искре – и взрыв! Вместо этого из магазина выходит молодая блондинистая дамочка с челкой, в узкой черной юбке и прозрачной блузке, с ярко накрашенным ртом и вальяжно говорит: «В чем дело, товарищи? Я попросила товарища милиционера помочь мне открыть дверцу. У меня заклинил замок». Толпа беззвучно растекается в течение секунды, а дамочка, соблазнительно сияя коленками в тонких капроновых чулках, стоит уже рядом с майором. Тот, красный и потный, по-прежнему не поднимает головы…

Стемнело, Столешников опустел. Трац достает скрипку и начинает играть у открытого окна. От уже известного «Красного мака», то есть метрах в ста от его окна, раздается интеллигентный крик: «Володя, перестань!» По переулку идет мама Траца, музыкальный редактор на радио. Когда она доходит до дома, то еще с улицы говорит: «Я никогда не слышала, чтобы так фальшиво играли. У меня даже зубы заболели».

Трац растит лайку и всех заставляет давать ей кусок хлеба, щедро намазанный горчицей, чтобы отучить собаку брать еду из чужих рук. Лайка лопает горчицу с таким удовольствием, что даже завидно…

Если дойти до угла Столешникова с Пушкинской (Большой Дмитровки) и перейти на другую сторону, то перед вами окажется лестница, ведущая вниз, в подвал, где находится пивная, прозванная постоянными посетителями «Ямой», о которой уже было подробно рассказано. На другом углу – Институт марксизма-ленинизма с металлическими барельефами трех отцов-основателей. Фундаментальная пристройка, где висят на пилонах бетонные кубы с этими портретами, явно возникла после развенчания «культа», поскольку места для четвертого барельефа не предусмотрено. Почти библейский сюжет, где роль лидера опять у еврея, а ближайшие соратники (Петр и Павел – Фридрих и Владимир) не римлянин и грек, а немец и русский, состоящий еще из калмыка и швейцарского еврея, что делает его происхождение почти безупречным.

Перейдя от суперидеологического института обратно через Дмитровку и начав заново отмерять ногами теперь уже другую сторону Столешникова, сразу же оказываешься перед домом, где внизу магазин «Меха», а на третьем этаже жил наш соученик и член команды КВН Лёня Шошенский, внук уже упомянутого модного писателя Ефима Зозули, погибшего под Ржевом в 1942-м. Дедушка Зозуля находился в обширной переписке со всеми литературными звездами того времени: Кольцовым, Олешей, Маяковским… Не знаю зачем, но он складывал ответные записки от своих великих современников типа: «В ресторан сегодня не пойду…». Тем самым он копил внуку средства на американскую жизнь, поскольку в один из моих приездов в Нью-Йорк я застал Лёню в подготовке к выбрасыванию на рынок этих ценнейших артефактов.

Над Шошенскими в этом доме обитал писатель, автор популярной в пятидесятые книги «Суворов». С писателем, имени которого никто не помнит, связана такая легенда…

Существует нелепое мнение, будто Сталин успевал прочесть все книги в рукописи, перед тем как их отдавали в печать. Нетрудно посчитать, что даже при том скудно издаваемом перечне названий, исключая, конечно, «Справочник агронома» или «Уроки для механика дизельных установок», и даже без учета времени, потраченного на злодейство и унижение верных соратников, а попутно на управление государством, гениальному семинаристу вряд ли хватило бы в сутках всех 24 часов на прочтение хотя бы годового репертуара «Политиздата».

Но миф о гениальности вождя ничем не заглушить.

Так вот, сосед Шошенского, когда Лёня еще лежал в колыбели или ползал в бумазейных ползунках, сдал в издательство книгу с коротким названием «Суворов». Тогда в моде были книги и фильмы, прославляющие русского гения, – «Мусоргский» или, например, «Адмирал Ушаков».

Правда, мой товарищ по бакинской школе, сын героя Советского Союза Карен Манукян, как только переехал в Ереван, сразу выяснил, что бабушка у Суворова была армяшка, при том что этот важный факт в книге совершенно не был отражен. Потому и выпало из истории обращение светлейшего князя Потемкина к будущему генералиссимусу – «армяншка». Заодно Карен, или его новые земляки, посчитали, что в процентном отношении количество Героев Советского Союза у армян было самое большое среди всех наций и народностей СССР. Про Д’Артаньяна, которого дублировал артист Карапетян, и говорить нечего. Но эти важнейшие вехи истории самой древней цивилизации, увы, к данной книге никакого отношения не имеют.

Через какое-то время автор «Суворова» получил открытку с коротким посланием: такого-то числа в такое-то время позвонить по такому-то телефону. И подпись – Поскребышев. Каждый советский писатель и грамотный читатель знали, что Поскребышев – секретарь Иосифа Виссарионовича Сталина.