Почему у собаки чау-чау синий язык - Виталий Мелик-Карамов

На всякий случай, точнее из расчета на будущее голодание, пока нас кормили, мы заказали четыре стограммовых керамических графина водки и по двойной порции карбоната. Вероника ела форель. За безостановочные рассказы о Бразилии все же надо было рассчитаться, поэтому альфонсами мы себя не чувствовали. Выпив водки и сняв с себя стресс, Зегаль переложил его на меня, рассказав в подробностях, как его раздели тихие жители северной столицы. Кончилось признание тем, что он, оказывается, проиграл не только все до копейки, но еще и свои любимые маленькие круглые очки от солнца с синими стеклами, в которых он резко выделялся на общем фоне отдыхающих. На картинках из книги Ильфа и Петрова «Золотой теленок» в таких очках ходил Паниковский. Велосипед хитрые ленинградцы взять в счет долга не захотели, как Сашка им его ни впаривал, убеждая, что он купил его у грузин на пляже. Прямо из ресторана он отправился возвращать очки обратно путем незаконного проникновения в номер гостиницы «Пярну», где проживали победители. Он не сомневался, что они сейчас пьют и закусывают на наши деньги в «Ранахоне». В номер он, как потом выяснилось, проник, но своих очков там не нашел, как не обнаружил и ни одного рубля. Ленинградцы оказались народом не только закаленным невзгодами трех революций, но и довольно предусмотрительным, что блистательно доказала наша новейшая история.

Мы же с Вероникой отправились гулять по ночному Таллину и, уже не помню как, оказались на штабеле неошкуренных бревен. Больше всего меня поразил не первый сексуальный опыт на цилиндрических поверхностях, практически цирковой номер, который я повторить уже никогда не смогу, а то, что трусики у Вероники были сшиты из той же материи, что и юбка, вроде из какого-то малинового бархата. Это потрясение, равное ожогу от ледяной балтийской волны, я пронес через всю жизнь.

Когда моя тогда 35-летняя дочь однажды услышала этот рассказ на наших посиделках на даче с Прокловым, ее родным дядей, она в осуждающем изумлении воскликнула: «Папа, но ведь ты уже был знаком с мамой, как ты мог?!» Как назло случайно оказавшись рядом, ее мама горестно покачала головой: мол, видишь, дочка, чего только мне не пришлось вытерпеть! Я развел руками. А что мне еще оставалось делать в присутствии еще и пятнадцатилетней внучки? Не рассказывать же подробности, что ее бабушке тогда было ровно столько же лет, как и ей сейчас, что нам совсем не помешало меньше чем через год стать супругами. Правда, мне уже было за двадцать! Как в старом грузинском анекдоте: «Я думал, что “за совращение малолетних” – тост, а оказалось – статья». Я даже не понимал, как обязан тестю и теще, что не оказался за решеткой.

Но в моей голове в тот вечер гуляли совсем иные мысли. Для меня так и осталось тайной, где в Пярну сняла жилье моя «бразильская» подруга. Во всяком случае, сползая с бревен, я понимал, что провожать ее куда-либо сил у меня уже не осталось. Тем более что возникло ощущение, что моя фигура напоминает иллюстрацию к переводам Маршака, где фигурировали «скрюченные волки». Но она и сама не собиралась никуда уходить, и мы тихонько проникли в нашу комнату, где, по моим представлениям, давно уже должен был спать Саша.

Не успели мы с Вероникой залезть в постель, как Саша поднял голову и спросил:

– Как дела?

– Спасибо, ничего, – ответил я.

Но это было только начало. Полночи он каждые десять минут, поднимаясь, интересовался, чем мы занимаемся. Ничем, естественно, заниматься, кроме как отвечать на его вопросы, мы не могли. К утру все уснули совершенно измученные. Причем, как выяснилось, никто из нас так и не разделся.

Спустя много лет Саша скажет: «Я так по-детски тебе завидовал!» То, что завидовал, это понятно, но что тут было детского, для меня загадка.

Утром, спящие на ходу, мы отправились вместе с Вероникой в будочку-кафе за очередной порцией бутербродов с анчоусами и яйцом.

В маленьком зале за пластиковым столиком, грациозно оседлав стул на гнутых алюминиевых ножках, роскошная мама мальчика Андрюши в одиночестве пила бочковой кофе, разбавленный сгущенкой. Этот кофе имел совершенно одинаковый вкус от Прибалтики до Хабаровского края, будто варили его на всю страну в одной большой кастрюле.

Когда мимо нас пробежал мальчик Андрюша, Саша его поймал и спросил: «Как зовут твою маму?» Мальчик вырвался, добрался до свой красавицы-родительницы и что-то долго шептал ей в ухо. Выслушав ответ, он вернулся к нам, соблюдая безопасную дистанцию, и внятно продекламировал: «Мама сказала, что вы дураки!» Стало ясно, чтоза песню на ночь он ей спел. После такого заявления на нас напала дикая ржачка. Саша даже выскочил, не разгибаясь, из кафе. Вероника застыла, – такого в Бразилии, конечно, не увидишь. Оскорбленная мама Андрюши вслед за Зегалем вышла из кафе. Было такое впечатление, что она собирается пнуть его ногой. Но дипломатическая выдержка победила, и она с гордой прямой спиной отправилась по дорожке к пляжу. Будущий дипломат шел за ней, периодически оборачиваясь и показывая нам язык. Теперь это означало явно не восторг, а осуждение.

День уже разгорелся, и можно было идти на почту за телеграфным переводом, но мы еще немного поработали над составом будущей команды. На роль музыкального руководителя мы, не сговариваясь, определили друга Шошенского Лёню Терлицкого. Терло учился на пару курсов младше, но был нашим ровесником, и единственный из тех, кого мы знали, мог играть на рояле.

Потом я предложил двоих ребят из моей группы – Сашу Клипина и Андрея Климова. Эта парочка работала на контрасте. Климов был здоровый малый с короткой челкой, огромным румянцем, курносым носом и хитрющими глазами. При такой образцово-кулацкой внешности он имел маму – ответственного сотрудника ЦК КПСС и жил в доме № 26 на Кутузовском, то есть в одном дворе с генеральным секретарем. Друг и сосед Климова снабжал меня из буфета этого богоугодного заведения американскими сигаретами «Кент». Это при том, что сам генеральный секретарь курил сигареты «Новость». Мой первый мохеровый шарф тоже от Климова. Они с приятелем-соседом купили в комиссионке мохеровый плед за сто двадцать рублей, разрезали его на восемь частей и продавали каждую за двадцать пять.

Типаж Саши Клипина – артист Георгий Вицин, но в отличие от знаменитого Труса Саша носил очки и умел хорошо рисовать то, что мало кто рискнет изобразить. Вкрадчивый и сладкоголосый Шурик, который, по слухам, имел мощный мотоцикл, правда, никто его ни разу на нем не видел, однажды показал мне рисунок такого содержания. С искаженным лицом обнаженный мужчина вращает мясорубку, в которую опустил собственный член, а из мясорубки вылезают, как фарш, много тоненьких членов. К тому же Клипин все время всех и все фотографировал, и в отличие от мотоцикла на фотографии еще можно было иногда посмотреть. Правда, такое случалось не часто. Точнее, крайне редко. Большим преимуществом Клипина было и то, что его отец служил в наших частях в ГДР, и в распоряжении Саши была, можно сказать, своя квартира.

Я считал, что два таких способных человека, как Климов и Клипин, только украсят команду.

У нас в институте кто-то в кабинке туалета на втором этаже, рядом с парткомом, изобразил на внутренней стороне дверцы следующее. Представьте себе обыкновенную железную дверную ручку, которую, собственно, и используют в общественных местах, не претендующих на роскошь. Это в кратком описании согнутый гладкий металлический прут. Так вот, к верхней его части, где он тремя шурупами посадочной площадкой крепится к дверному полотну, был идеально прорисован мужской торс в натуральную величину. И получалось, что начало ручки выходило точно из нижней части торса и изображало сами понимаете что… Второй, нижний конец ручки, входил, сами понимаете, в какую часть женского торса, изображенного лежащим и с раздвинутыми ногами. И хотя я прекрасно понимал, что мужское естество так два раза согнуться не может, за ручку все же браться было противно. Уму непостижимо, сколько надо было просидеть в сортире, чтобы создать такое произведение!

Долгое время я подозревал, что это работа Клипина; впрочем, классных рисовальщиков у нас в институте и без него хватало.

Наконец пришел час прощания. Бразильская девушка Вероника проводила нас обратно до нашей комнаты. Я великодушно предложил ей пожить в ней какое-то время, поскольку оплаченных за постой денег мы обратно у невидимого хозяина не просили. Она задумчиво кивала головой. Я обещал заехать при случае в Павлодар, чего не сделал по сей день, и мы покатили на велосипедах на почтамт. Господи, как легко было тогда прощаться с девушками навсегда.

Денег, какие я попросил у мамы, могло хватить только на два билета Таллин – Москва. К тому же Саше не терпелось отыскать молодую актрису из ТЮЗа, так что делать нам в Пярну было больше нечего, оставалось только сдать обратно в прокат велосипеды.