Почему у собаки чау-чау синий язык - Виталий Мелик-Карамов

Удача отвернулась от нас так же быстро, как и показала нам свое радостное лицо. Гиви, Гога и Гоча, не выдержав равнодушного отношения со стороны соседки по пляжному зонтику или потеряв всякую надежду на достойное развлечение в этом сонном городке, сообщили нам утром на пляже, что днем уезжают.

Одетые в модные дакроновые костюмы, они стояли под мощными лучами утреннего солнца, переливаясь всеми цветами радуги, как нефтяная пленка у причала. Прощаясь с нами, они в три пары глаз смотрели на Андрюшину маму, и сконцентрированный волновой пучок трех пар жгучих кавказских зрачков, как луч лазера, мог бы прожечь насквозь броню. Но Андрюшина мама не только не повернула в их сторону головы, но, казалось, с еще большим спокойствием наблюдала за линией горизонта.

Гиви, Гоча и Гога уехали, оставив нам в наследство оплаченные велосипеды, мячи и бадминтон, а от лодки мы отказались сами, так как таскать ее взад-вперед не имели никакого желания.

В тот же день Саша привел под зонтик, который любезно делили с нами Лёня и Наташа, двух спортивных, но незапоминающихся парней. Оба приехали из Ленинграда и шапочно были знакомы с Зегалем по прошлому лету. Они, как и Лёня, оказались научными работниками. Глядя на их невозмутимые северные физиономии, я понял, что не Саша их нашел, а они его. Спокойствие ленинградских картежников-шпилеров сильно отличалась от деланого равнодушия к пришедшей карте Гиви, Гоги и Гочи. Если кавказское трио прятало под маской картежников доброжелательность и терпимость к людям, то у представителей города с берегов Невы под личиной деланого доброжелательства чувствовалось стремление к победе, невзирая ни на какие жертвы. Климат города, построенного на болоте, портит даже евреев. Звезда нашего счастья закатилась.

Я не смотрел направо, где сдавленные губы моего товарища выдавали все его нечеловеческое напряжение в попытке уже не преумножить, а хотя бы сохранить заработанные за пять дней деньги. Совсем страшно было наблюдать за Лёней, который, ослепленный Сашиными успехами, тоже сел за карты. Все свое внимание я перенес на другую сторону, откровенно любуясь Андрюшиной мамой и представляя себе нелегкую судьбу Андрюшиного папы. Я не сомневался, что для нее проходило незамеченным не только мое внимание, но и мое существование. Она лежала, закрыв лицо, именно лицо, а не глаза, противосолнечными очками такого размера, что в их углах отражался весь пярнуский пляж.

Вернулась после долгой отлучки Наташа. Они с Борькой, оказывается, встретили соседку по московскому подъезду и отправились к ней в гости – на противоположный конец пляжа. Еще больше, чем накрытый стол, людей сближает встреча в купальниках.

Наташа посмотрела на мученическую фигуру мужа и сказала: «Понятно!» После чего Лёня пригнулся так, будто пляж стал простреливаться. На всякий случай Наташа дала подзатыльник Борьке, который в эту редкую минуту спокойно сидел рядом со мной на корточках, разглядывая так же внимательно, как и я, Андрюшину маму. Этим Наташа, возможно, давала понять одновременно Лёне – чтоего ожидает дома, а Борьке – чтобы не шел по стопам отца. Ткнувшись от удара носом в песок, Борька на удивление не зарыдал, а продолжал, восстановив прежнее положение, наблюдать за выбранным объектом. То ли на ребенка произвела, наконец, впечатление красота, то ли он, благодаря гнусному характеру, подозревал, что я выжидаю что-то очень интересное, и не хотел, чтобы это таинственное развлечение прошло мимо него. Заломив руки, Наташа снова повернула к морю с таким видом, будто собралась топиться, но ни сын, ни муж, занятые своими мужскими делами, не обратили внимания на страдающую жену и мать.

Позади меня произошел расчет, после чего Лёня, одевшись, как солдат по тревоге, то есть одним движением натянув на себя штаны и рубашку, бросился занимать очередь в столовую, пролетев, не останавливаясь, мимо газетного ларька на выходе с пляжа, где он обычно покупал в это время «Советский спорт» и дальше плелся за Наташей, читая на ходу газету.

– Вы не учите сына языку? – спросила у Наташи королева пляжа, не меняя позы.

– Не учат, – обиженно ответил Борька за Наташу, которая от неожиданности потеряла дар речи.

– Почему? – искренне удивилась Андрюшина мама, не понимая, как в такой очкастой семье могут не придавать значения иностранным языкам.

– А они на меня деньги жалеют, – захныкал вундеркинд, отомстив за подзатыльник, а у Наташи закатились глаза.

– Веревку они на тебя жалеют, – вмешался я, – и кляп.

Борька попытался плюнуть в меня, но из положения «лежа на животе» плевок не получился.

Саша отправился домой за деньгами. Зарвавшись на грузинах, он не посчитал нужным взять их с собой. Его ленинградские партнеры спокойно сидели, ожидая его, и курили. В отличие от прежних соперников по картам, в сторону Андрюшиной мамы пронзительных взглядов они не бросали и больше походили на двух плотников или каменщиков, с удовольствием отдыхающих после хорошего рабочего дня. Рассчитавшись, Саша подошел ко мне.

– На обед осталось? – спросил я.

– Осталось, чтобы отыграться, – ответил Саша.

На следующее утро на пляже нас ожидал сюрприз. К Андрюше приехал папа – светловолосый, загорелый, с абсолютным пробором, будто он с ним родился, в белых парусиновых брюках по штатской моде, с двумя карманами сзади, в голубой сорочке и в светло-коричневой замшевой куртке. Я себе из Польши тоже привез замшевую куртку, но у меня она была несгибающаяся, явно сделанная из животного, умершего своей смертью, при этом побив все рекорды долголетия. А тут даже издалека было видно, что замша куртки главы счастливого семейства тонкая и мягкая-мягкая. Дипломат, как мы его тут же прозвали, сильно смахивал на актера Жарикова из фильма «Три плюс два». Излишне говорить, что он нам очень не понравился.

– В человеке все должно быть прекрасно, – назидательно сказал мне Саша, – и он сам, и его баба…

Нам хотелось в присутствии Дипломата показать, что мы тоже из себя что-то представляем, и мы не нашли ничего лучше, чем вылепить из песка скульптуру. Поскольку мы ваяли ее с двух противоположных сторон, я пытался слепить бегемота, а Зегаль, не обращая никакого внимания на мое творчество, принялся за крокодила. Таким образом, у нас получался странный Тянитолкай. Сейчас бы нашу работу назвали ярким примером постмодернизма, но тогда мы еще не знали, что именно он сменит в нашей стране социалистический реализм, где не может быть бегемота с задом крокодила, или наоборот.

Сын Дипломата и блондинки смотрел на наше произведение с совершенно ошалевшим видом. Вероятно, его с рождения приучали, что во всем должен быть порядок.

– Мальчик, а у вас машина есть? – сладким голосом спросил Зегаль у ребенка.

– Есть, – ответил маленький махровый халат, не отрываясь от бегемото-крокодила или крокодило-бегемота, и добавил: – «Волга». – Потом подумал еще и закончил: – Голубая!

– А кто у тебя папа? – продолжал Саша.

– Торгпред, – сказал принц, снова задумался, но ничего не добавил.

– Не спрашивай, кто у него дедушка, – предупредил я, – могут быть неприятности.

– Мальчик, я тебя сейчас модной песне научу, запоминай. – И Саша запел. – Ты еврей и я еврей, голубые очи, едут все на целину, а евреи в Сочи! Запомнил?

– Да, – прошептал сын торгпреда.

– Споешь ее маме, но только перед сном. Хорошо?

– Да.

Чуть позже к нам подошла неприметная девушка. Она долго разглядывала наше произведение, а потом сказала:

– Я такое даже на Копакабане не видела.

Умеют же невзрачные девицы обратить на себя внимание.

– Вероника, – представилась девушка, – я из Бразилии.

– Откуда? – переспросил я.

– Из Бразилии, – повторила девушка, – город Рио-де-Жанейро.

Такое наглое вранье настолько сбивает с толку, что мы даже не сумели спросить у Вероники, каким чудом ее занесло в Прибалтику. Лёня и Наташа в этот день на пляж не пришли, что неудивительно после вчерашнего турнира в преферанс. Зализывали раны. Вот почему Вероника устроилась рядом с нами на их насиженном месте.

– Вы нас сейчас не отвлекайте, – попросил Саша, – мы работаем над сценарием. Девчонок брать будем? – спросил он у меня.

– Конечно!

– Только самых красивых!

Я предложил позвать в команду Лёню Шошенского и Андрея Налича. Это была с первого курса неразлучная пара. Лёня при любой возможности пел песни Галича, тогда полузапрещенного, и был внуком знаменитого в тридцатые годы писателя Ефима Зозули. А Андрюша Налич отныне самый знаменитый из нас, потому что, как я уже говорил, певец Петр Налич, как ни крути, его родной сын.