Любовь в настоящем времени - Кэтрин Райан Хайд

— Леонард, — спросил я, когда он сел в мою новую машину, — давно у тебя эти симптомы?

— Вспышки уже несколько дней. Светляки примерно столько же. А сегодня вечером на мой левый глаз опустилась пелена. Тут-то я и перепугался.

— Почему ты никому не сказал? — Голос у меня все громче. — Почему ты ничего не сказал мне?

Я не хотел повышать голос. Но пелена! Значит, отслоение сетчатки. Завеса — это ведь сама сетчатка. Безболезненное скатывание в слепоту. Теперь единственный наш союзник — быстрота. И никто мне ни словечка не сказал.

Леонард весь замер, устремив взгляд прямо перед собой. Интересно, видят ли сейчас хоть что-нибудь его многострадальные глаза?

— Не кричи на меня, пожалуйста, Митч.

Казалось, он сейчас заплачет. А ведь Леонард никогда не плачет. Уж это-то я знал твердо.

Я затянул ручной тормоз и обнял мальчика.

— Мне страшно, Митч, — пролепетал он.

Я хотел было сказать, что мне тоже страшно, вот я и кричу. Только я и рта не раскрыл. Хотя вроде бы попытался разлепить губы.

— Я попросил Джейка и Мону, и они навели справки, — продолжал Леонард. — В стандартную медицинскую страховку входит неотложная помощь. Но у меня ведь не экстренный случай. Моей жизни ничто не угрожает. Мне не надо срочно пересаживать сердце, ничего такого. Вообще ясности нет. Я не сказал Джейку и Моне, как мне страшно. А то получится, что я в беде, а они сидят сложа руки. Они и так ужасно расстроены. Так что когда наступило ухудшение, я промолчал. А тебе позвонил. Прости, Митч.

На Леонарде джинсы и майка с короткими рукавами. Он такой худенький и маленький.

Если бы я только мог вдохнуть в него силу и здоровье! Чтобы Леонард дал сдачи самой здоровенной свинье в школе и обходился бы без очков! По его словам, он лихой драчун. Зачинщик. Если бы это было правдой!

А я знаю правду. В детстве я обогатился немалым опытом общения со школьными жлобами. Я ведь был толстым. И каждому хотелось меня отмутузить. Вдруг во мне осталась какая-то частичка достоинства, которую другие жлобы еще не выбили? Непорядок. Надо исправить упущение. То-то посмеемся потом.

Я снимаю куртку и набрасываю на Леонарда. Затем он пристегивает ремень, и мы трогаемся с места.

Ну и гоним же мы, господи боже!

Машину я продал.

И вот я сижу в приемной больницы. Джейк и Мона тоже тут. Когда нам надоедает рассматривать собственные руки, мы взглядываем друг на друга и опять обращаем наши взоры к рукам. Когда я хочу что-то сказать, Мона открывает рот одновременно со мной, и мы, словно вежливые водители на трассе, пропускаем друг друга вперед. И ничего из этого не выходит. Мысль куда-то улетает, и молчание длится и длится. А мираж беседы расплывается в воздухе. И опять вокруг сплошная пустыня.

— Мы очень благодарны тебе, Митч, — внезапно выдает Джейк. Я даже вздрагиваю. — Ты там не подумай чего.

Невысказанное «вот только…» повисает в воздухе. Теперь все молчат особенно старательно.

Когда Леонарда вывозят из операционной, он еще не отошел от наркоза и спит. По словам медиков, все прошло сносно. Теперь нам предстоит ждать несколько месяцев, пока не станет ясен результат. В кино повязки сразу бы сняли и к Леонарду тут же вернулось зрение.

Всем нам в голову приходит одна и та же мысль. Жизнь — не кино.

— Вы бы сами хотели быть на моем месте, я знаю, — выдавливаю я.

— Какая разница, — возражает Мона. — Главное, операцию сделали.

Она говорит правду и вместе с тем лжет. Все мы это прекрасно сознаем.

— Если все закончится неудачно, вы бы хотели, чтобы он жил с вами, я знаю, — тихо говорю я.

В ответ Мона заливается слезами.

Джейк бросается к ней и достает из кармана джинсов белый носовой платок. Настоящий носовой платок из хлопка. В жизни такого не видел, только слышал. Оказывается, кто-то еще пользуется носовыми платками не из бумаги.

Джейк склоняется над Моной и неуклюже вытирает ей слезы своими мозолистыми неухоженными руками. Пытаюсь себе представить, как он возвращается домой в конце рабочего дня, вымотанный до предела. А я раскатываю в темно-синем «мерседесе» с откидным верхом и трескаю коктейли с сенатором, да еще и не первый год кручу роман с его женой. Джейк — настоящий работяга, и не заслуживает, чтобы его дурили. А я его в определенном смысле обокрал. Он ведь хотел стать Леонарду настоящим отцом. А я не дал. И теперь Джейк — отец только на бумаге. Мы с Леонардом словно подписали секретный договор, содержание которого никому не ведомо. И я вовсе не желаю, чтобы этот договор был расторгнут.

— Почему он рассказывал вам о том, что творилось с ним в школе? — Мой вопрос возник из ничего, помимо моей воли.

— Это нормальный процесс притирки, — пожимает плечами Джейк. — Коротышку с астмой и в очках любой обидеть норовит.

— Он сам так сказал?

— Ну конечно. А что здесь не так?

Я глубоко вздыхаю.

— Ну, мне-то он ничего не рассказывал. Считал, что это может меня ранить.

— Он вам и про глаза ничего не говорил именно поэтому. Не хотел никому сделать больно. — Мона всхлипывает и сморкается в носовой платок.

— Всегда надо говорить правду, какой бы страшной она ни была, — добавляет Джейк.

— Знаю. Согласен.

Когда Леонард выйдет из больницы, самое время долго и подробно поговорить с ним о Перл.

Когда я навестил Леонарда в первый раз, он лежал на животе, упираясь лицом в какое-то хитрое приспособление в форме баранки. Наверное, с этой штукой не так неудобно лежать. Ноги его прикрывала тонкая простыня. В вырезе больничной рубахи проглядывали лопатки.

— Тебе не холодно? — осведомился я.

Вместо ответа он принялся делать руками плавательные движения.

— Леонард Деверо-Ковальский выигрывает золото в заплыве на сто метров брассом, — говорит. Тихонько так.

По-моему, для шуточек еще рановато. Но я постарался засмеяться.

Присаживаюсь на краешек кровати и провожу рукой по детским лопаткам, поправляю больничную рубаху.

А что еще я могу сделать?

— Наверное, мне придется пропустить остаток учебного года?.. — Интонация у Леонарда вопросительная.

— Согласен. Даже если у тебя быстро восстановится зрение. Твоим глазам нужно бережное отношение. А с твоим характером и драчливостью… В этом вопросе я не могу на тебя положиться.

— Мне надо поговорить с тобой насчет всего этого.

На глазах у него металлические колпачки. Под колпачками повязка и еще защитная металлическая сетка, чтобы глаз дышал, и лента, удерживающая эту сетку. Кусок ленты торчит наружу.

— Если не хочешь, не заставляй себя.

Мы молчим. Я подтыкаю ему простыню.

Потом говорю:

— Джейк, Мона и я считаем, что будет неплохо, если во время выздоровления ты поживешь у меня. Я ведь смогу работать дома. Ты — в кровати, я с ноутбуком — рядом. Всегда будет кому присмотреть за тобой.

— Джейк и Мона согласны?

— По их мнению, это хорошая мысль.

— Я удивлен.

— Они же любят тебя.

— Наверное, — соглашается он. — И даже наверняка.

День выписки. Я подсаживаю Леонарда в машину.

— Что это? — спрашивает он.

— Ты о чем?

— Что это такое? Во что я сажусь? Это ведь не твоя новая машина.

— Нет. Это такси.

— А где твоя новая машина?

— Не суть важно. И никогда не было важно.

Сообщаю таксисту свой адрес. Леонард поворачивается к окну, словно смотрит в него. Словно что-то видит сквозь повязку и металлическую сетку и не может насмотреться на знакомые улицы.

— Прости, Митч, — говорит он.

— За что?

— Ведь это была твоя новая машина.

— Говна кусок, а не машина, — рычу я. — Она мне была без надобности. Я ее и купил-то только ради Гарри. На хер Гарри. Не бери в голову. Забудь навсегда.

— Хорошо, что у нас нет под рукой штраф-копилки.

ЛЕОНАРД, 18 лет

Кольцо вокруг Луны

Сижу на корточках на краю обрыва. Меня накрывает ночь. Кто знает, может, я уже не вернусь сюда и этот ночной пейзаж останется со мной навсегда. Если я уйду, каково мне будет без тех, кто останется на земле? Без Митча, например. Только с Митчем-то я не расстанусь. Взаправду.

Ведь я дал ему слово.

Передо мной простирается океан.

Сегодня Луна заключена в кольцо. С этим явлением я уже знаком. Сам видел. А когда не мог видеть, слушал описание. Причины мне известны: кристаллики льда в верхних слоях атмосферы. Но я склонен видеть в кольце нечто большее, чем природный феномен. Это мне весть от Бога. Перл в нимбе. Предначертание.

Кольцо вокруг Луны уже появлялось, когда я ослеп и жил у Митча. Выздоравливал после операции.

Жизнь в четырех стенах мне осточертела, и я попросил его погулять со мной.

Помню, как он взял меня под руку, помню шумное дыхание Глюка. И помню свой страх.