Любовь в настоящем времени - Кэтрин Райан Хайд

В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось.

Я стою у окна в моей новой группе и смотрю вслед Митчу. Он уходит все дальше и дальше по улице. Мне кажется, я сейчас заплачу. Но стоит мне подумать о Перл, как печаль проходит. Не сразу, конечно.

Другой мальчик успел наплакаться вдоволь. А воспитательница вдоволь над ним наглумилась. Запихнула его в гардероб, и этак комната сразу стала «комнатой плача». Хотя там висела одежда. И до этого висела, и после. Воспитательница сказала — когда реветь перестанет, значит, подрос. И может играть с большими детьми, то есть с нами.

Я решил не плакать никогда.

Воспитательница дает нам бусины. Их надо нанизать на нить. Девочка рядом со мной берет сразу три бусинки одного цвета и продевает через них леску. Интересно, кто ее научил? Ведь вряд ли она уже родилась такая. Я-то беру разные цвета, те, которые, по-моему, подходят друг к другу. Чтобы получилось похоже на Перл.

Воспитательница тенью возникает у нас за спиной и говорит моей соседке, что та все сделала «правильно». А у меня разные цвета «без склада, без лада».

— Чушь, — отвечаю. — Мура. Если есть правило, вы должны были нам сказать заранее. А то появляетесь, когда уже все сделано, и говорите, что цвета надо подбирать по правилам.

Как она только смеет называть Перл «без склада, без лада»?

— Это моя группа! — кричит она. — Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Кто это тебя научил?

— Перл. Только что. — И я показываю на то место, где видел Перл. На бусины то есть.

Меня отправляют к директору. Звонят Митчу. Хорошо, что он еще в офисе. Ему велят немедленно забрать меня домой. На весь сегодняшний день. Вот так: я тут всего ничего, и меня уже временно исключили.

Я сижу на скамейке у кабинета директора и жду Митча. Перл покалывает меня под ложечкой.

Приходит Митч, берет меня за руку и хочет переговорить с воспитательницей. С ее группой остается директор, а сама она выходит к нам с таким видом, словно все вокруг принадлежит ей. Смотрит на Митча, потом на меня. На Митча — на меня. Как будто пытается что-то уразуметь.

— В чем проблема? — спрашивает Митч.

— Проблема в том, — она говорит медленно и раздельно, как актриса на сцене, — что этот маленький мальчик грубит, говорит гадкие слова и настроен враждебно.

Лицо у Митча слегка обалделое. Впечатление, что его внезапно спихнули в воду.

— Леонард?

— Вот этот мальчик, — четко произносит воспитательница. — Этот самый. К тому же он достаточно большой, так что пора бы избавиться от воображаемого партнера для игр. Верно?

Митч так и остается с разинутым ртом. А воспитательница уплывает обратно в группу.

Мы выходим на улицу, держась за руки.

— Завтра мне опять идти сюда, Митч? — спрашиваю я, как только за нами захлопывается дверь.

— Да, к сожалению. Что случилось-то, Леонард?

— Это все ерунда, — говорю. — Полная мура. А она не права. Во всем не права.

— Ладно. — Мы стоим у перехода через улицу. Светофор сегодня почему-то не работает. — Вот тебе стратегия на завтра.

— Что такое стратегия?

— План. Что бы ты ей ни сказал, она в собственных глазах всегда будет права. Всегда. Чем больше ты будешь стараться ее убедить, тем тяжелее тебе придется. Так что сознавай ее неправоту про себя и помалкивай. Попробуй хотя бы.

— Хорошо, — говорю. — Я попробую. А чего это она так на нас смотрела?

— Наверное, пыталась понять, как это меня угораздило стать твоим папой.

— А что в этом такого?

— Просто у тебя азиатские черты, и не только азиатские. А я на тебя совсем не похож.

— Чепуха. Ты запросто можешь быть моим папой. Если мы оба захотим.

— Согласен, — говорит Митч. — А ты привыкай. Что еще за воображаемый партнер для игр?

— Я просто сказал что-то насчет Перл, вот и все.

— Ой.

— Не стоило, да?

— Пожалуй, не стоило. Попробуй вести себя по моему плану. Если она опять не будет давать тебе жизни, скажи мне. Тогда уж я от души ей всыплю.

— Спасибо, Митч. Ты настоящий друг.

ЛЕОНАРД, 18 лет

Кесарю — кесарево

В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось. Я впервые узнал чувство, обратное любви. Может, то, что я увидел у Митча на кухне, и не было вечной любовью, уж очень оно далеко отстояло от вечного. Но в тот первый день в детском саду я столкнулся с прямой противоположностью всякой любви вообще. И я как бы раздвоился. Мне пришлось привыкать жить в мире, частью которого я не был. Как говорится, Богу — Богово, кесарю — кесарево.

Когда тот мальчик уже отплакал свое в гардеробе, я поднял глаза на воспитательницу и почувствовал смесь ненависти и жалости. Как-то они у меня совместились. Перед глазами у меня встало лицо Перл, полное радостной, всепроникающей любви. Ну а эта дамочка, моя воспитательница, не способна была на такую любовь. И почувствовать ее она тоже не могла.

И что прикажете делать, если человек не в силах дать детям то, что принадлежит им по праву рождения, и вместо этого мучает их? Какие чувства может вызывать такой человек? Ненависть? Жалость? Наверное, и то и другое. Вот когда я впервые ощутил, как во мне борются два начала. Вот когда я понял, что не всю жизнь играть мне в компьютерные игры и кормить птичек — земных воплощений Перл. Жизнь полна самых разных штук, и она далека от совершенства. Настолько далека, что я и представить себе не мог.

Когда воспитательница просветила нас, как следует нанизывать бусины, я поднялся и посмотрел ей прямо в глаза. Ненависти во мне было больше, чем жалости. Ведь на этот раз жертвой был я.

— Чушь, — сказал я. — Мура. Если есть правило, вы должны были нам сказать заранее. А то появляетесь, когда уже все сделано, и говорите, что цвета надо подбирать по правилам.

— Это моя группа! — заорала она. Ах, так вот в чем дело. Собственность. Власть. Стремление подчинить. — Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Кто это тебя научил?

— Перл. Только что. — И я указал на то место, где видел Перл. На бусины то есть.

Как она только смеет называть Перл «без склада, без лада»?

Должен сказать, что после смерти Перл никогда со мной не «говорила». Это важно. А то меня часто спрашивали, не слышу ли я голоса. Рад сообщить, что не слышу. Я не шизофреник. Да Перл и не надо со мной разговаривать. Слова нам больше не нужны.

Зато из-за этих самых разноцветных бусин в ушах у меня раздавался целый хор. Это когда ненависть к воспитательнице пересиливала жалость. А потом жалость к этой неприятной, злой женщине вернулась, и все успокоилось.

Как, наверное, ужасно быть слепым и глухим.

Вот тогда-то все и случилось.

Однако вернемся к тому, что происходит сейчас.

Сворачиваю на обочину. Фары у меня погашены. Ставлю машину на ручной тормоз.

Грузовичок цел и невредим. Вешаю ключи на крючок в прихожей, их постоянное место. Затем прохожу на кухню и рву записку. Машина у дома, они и так знают, что я их люблю, к тому же ничего плохого не произойдет. Я вернусь.

Глюк просыпается и хочет отправиться со мной. Я разрешаю. Выкатываю из гаража велосипед — и вперед, к обрыву. Собака бежит рядом с велосипедом. Я отчетливо слышу ее сопение. Лицо мне обдувает ветерок. Струи свежего воздуха пробираются за шиворот. Наверное, так будет и в полете.

Только лучше.

МИТЧ, 37 лет

Перл поздравляет с днем рождения

Два дня прошло после моего разговора с Леонардом в гараже у Джейка и Моны в тени большой птицы, два дня назад я рассматривал его татуировку и выслушивал заверения, что он предпримет все мыслимые меры безопасности.

Сейчас около полуночи.

Я стою у дверей соседки, миссис Моралес, и вспоминаю, как много лет тому назад, вскоре после того как Перл пропала, стоял на этом самом месте в последний раз. Вряд ли жизнь у меня тогда была такая уж простая, но уж точно намного проще, чем сейчас.

Пережевывая эти мысли, жду, пока мне откроют. Знаю, уже поздно, и я, наверное, разбудил миссис Моралес, только она сама виновата. Нечего было оставлять на автоответчике сообщение, чтобы я немедленно бежал к ней. Я так и сделал.

Из-за двери доносится голос:

— Мистер Деверо?

— Да, это я.

Миссис Моралес открывает дверь. На ней купальный халат. Волосы сбились на сторону. Похоже, я вытащил ее из постели.

— Прошу прощения, что так поздно, но я только сейчас приехал домой и прослушал ваше сообщение.

— Проходите, пожалуйста.

Она ведет меня в гостиную и включает верхний свет. Вспыхивает старомодная хрустальная люстра. На столе лежит маленький коричневый конверт, размером примерно пять на семь. Старый и мятый.

— Откройте, — предлагает миссис Моралес. — Сами увидите.

У меня начинают трястись руки. Что там такое важное и какое отношение это может иметь ко мне? Но я уже догадываюсь. Ведь только одна ниточка связывает наши жизни.