Любовь в настоящем времени - Кэтрин Райан Хайд

И опять, стоит мне открыть глаза, я вижу Перл. Она смотрит на меня, и я понимаю, что прилив только начался. До утра еще масса времени. Поединок с двумя волнами — лишь небольшая часть долгой битвы. Целой войны. И драться придется не на жизнь, а на смерть.

Еще один удар о камни. Хватаюсь за какую-то стойку своего дельтаплана и держусь изо всех сил. Никогда ни во что так не вцеплялся.

Перл теперь сидит — или не сидит? — у моего левого локтя.

— Думаешь, я хотела умереть? — спрашивает она.

— Нет, — отвечаю. — Ты хотела, чтобы мы были вместе.

— Верно. У меня не было выбора. А у тебя есть выбор.

— Я тоже не хочу умирать.

— Ой, не ври мне.

— Сейчас я не хочу умирать.

— Хорошо. Самое время.

Волны все выше. Вот в эту секунду одна из них приподнимет дельтаплан и смоет обломки в море — вместе со мной.

Но пока я держусь.

— Ты мой сын, — говорит Перл. — Значит, ты сильный.

Я весь закоченел. Слабость разливается по телу. Слова выговариваются с трудом, но передо мной Перл. Возможно, это наш последний разговор. И если молчать, я просто разожму пальцы и утону.

— Ты боролась? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает Перл.

— А зачем тогда мне бороться?

— Твоя гордость ничем не уязвлена. Ведь за свою жизнь можно отдать все, кроме собственного достоинства. Это единственное, за что можно умереть. А теперь молчи и держись покрепче.

Когда я снова открыл глаза, Перл не было.

Я совсем один. Даже лая Глюка не слышу.

Как бы мне не потерять сознание. И не сойти с ума. Ведь время растягивается прямо на глазах. И я начинаю петь. Это как-то само собой получается. Я пою ту самую песенку, которой баюкала меня Перл. Если бы она спела ее сейчас вместе со мной… Но где она, Перл?

Вскоре я выдыхаюсь и уже не могу петь.

Связь с телом слабеет. Я вижу самого себя меж камней, вцепившегося в дельтаплан. Не с высоты птичьего полета, но все-таки с некоторого расстояния. Интересно, что это значит? Дух покидает тело?

Проходит несколько минут — или часов? — и очередной вал цепляет дельтаплан. Вся конструкция приподнимается и с легким скрипом высвобождается из расселины между камнями. Отступая, волна несет нас с собой.

Я вернулся в свое тело. Надеюсь, это хороший знак.

— Как я устал, — говорю я Перл, хотя знаю, что ее нет рядом. Хуже того, ее со мной и не было. Правда, не всегда. Она приходила ко мне и в пламени свечи, и в воробье. Только на камнях сейчас она вряд ли сидела.

Меня уносит в море. Вода накрывает с головой. Задерживаю дыхание сколько могу. Когда выныриваю, вокруг одни волны. Вот битва и закончилась. Похоже, я проиграл, и гром орудий стихает.

Можно позволить себе потерять сознание и обрести покой.

Никак не могу решить, вред или пользу принесет мне дельтаплан, унесет меня с ним в море или выбросит на сушу. Решу немного погодя. А пока… я ведь собирался отрубиться.

Расстегиваю застежки на ремнях. Решаю: поплыву к берегу.

Мне даже не холодно. И боль куда-то пропала. И стало так спокойно на душе.

При первом же движении боль обрушивается на меня. Стараюсь плыть. Захлебываюсь. Замираю и жду, когда океан сам подхватит меня и понесет к берегу.

Про себя еще раз зову Перл.

Смотрю на Луну. Внезапно она чернеет.

И все вокруг тоже.

МИТЧ, 37 лет

Чем заняты взрослые

Вот я и дома. Проведал Джейка и Мону и вернулся. Зачем? Мне бы сейчас заняться поисками. Да где искать?

Мы ведь даже не уверены в том, что он улетел на дельтаплане. Это только наши страхи, прямых улик нет.

Предположим, он хотел опробовать свой планер. В таком случае он может оказаться далеко от дома. Интересно, сколько здесь холмов в радиусе пятидесяти миль? Наведаться на каждый из них? Нет, пожалуй, от меня будет больше пользы, если я останусь на телефоне.

Вставляю ключ в замочную скважину, но дверь открывается, стоит к ней прикоснуться. Странно. Ведь я ее закрывал. Я всегда закрываю дверь на замок.

Распахнувшись, дверь скрипит. Я вхожу.

И сразу понимаю — в животе у меня холодеет, — что в доме у меня кто-то есть.

Храбрюсь.

В комнате полутьма. Еще ведь раннее утро, и солнце светит не на полную катушку.

Закрываю за собой дверь и оглядываю гостиную. В углу кто-то сидит. Сердце у меня так и екает. Однако очертания у темного силуэта совсем не страшные. Похоже, это всего лишь Гарри.

— Гарри? — спрашиваю. — Это ты?

— Кто же, на хер, еще? — слышу ответ.

Голос какой-то не такой. То есть это Гарри, сомнений нет. Но в словах его мне слышатся совершенно новые, необычные ноты.

На кофейном столике перед ним тоже что-то особенное, не мое. Позавчера — вот ведь достижение — я убрал со столика весь хлам, чтобы за ним можно было поработать. А вчера снес всю работу в контору. Столик был девственно чист. Не считая старого конверта Перл.

А теперь вся поверхность столика усеяна фотографиями, восемь на десять. Гарри, что ли, принес с собой? Фотографии черно-белые. Только вот что на них — не разгляжу.

Включаю лампу. Пусть прольет свет на происходящее. Хотя и так понятно, что ничего хорошего меня не ждет.

Поворачиваюсь к Гарри лицом. Все поле зрения сразу заполняет его кулак. Удар приходится прямо в переносицу.

Радуга вспыхивает у меня перед глазами. Отбиваю копчик об пол.

Сижу на полу. Черт возьми. Кто бы мог подумать, что у Гарри такой поставленный удар?

— Ты, хер моржовый, — скрипит Гарри, — я ведь дал тебе все.

Боль в носу буквально раскалывает мне голову на части. Никакая мигрень не сравнится с ней. Чистый продукт, без примесей.

Складываю ладони горстью и подношу к носу. Дотронуться до носа у меня не хватает смелости. Застываю в такой позе и чувствую, как в пригоршню струйкой льется кровь.

Когда головокружение немного отступает, подползаю к дивану и ложусь на спину, закинув голову. Надеюсь, удастся таким образом остановить кровь. Она повсюду. На полу, на персидском ковре, на джинсах, на диване. Придется заняться уборкой. Попозже.

Где Гарри, что он собирается делать, что мне ему сказать, не знаю. Какие-то слова, наверное, надо произнести.

«Так мне и надо, Гарри. Я — паршивый сукин сын». Нет, не пойдет. Несерьезно как-то.

Я готов провалиться сквозь землю.

— Как ты узнал? — вот и все, что я могу выдавить из себя.

Слова мои звучат тихо и остаются без ответа. Лежу и прислушиваюсь. Неужели он ушел?

Откуда-то со стороны кухни доносится шум.

Вот он, Гарри, никуда не делся. В руках у него пластиковый мешок на молнии, заполненный кубиками льда. Он кладет мне его на лицо, и я ору. В буквальном смысле слова.

— Больно, я знаю, — говорит Гарри. — Но это поможет. Опухоль будет не такая большая.

— Больно — это не то слово. — Я не сразу вновь обретаю дар речи. — О господи. Похоже, ты мне нос сломал.

— Отлично.

Гарри опять сидит в углу перед кофейным столиком. Перед ним бутылка и стакан, из которого он то и дело отхлебывает. И то и другое — мое. Я редко пью шотландское виски, и бутылка была почти полная. Теперь в ней на донышке. Лишь сейчас я соображаю, что Гарри уже давненько меня поджидает и успел наугощаться.

И он меня дождался. И сломал мне нос.

Даже не спрашиваю, как он проник в мой дом.

Сделав добрый глоток, Гарри поднимается с места, сгребает со стола несколько фотографий — я так и не разглядел, что на них, — и бросает в мою сторону. Фото падают мне на ноги.

Беру снимки в руки, и меня одолевает слабость. Не знаю, что ей причиной — физическая боль или душевная.

Из всей массы успеваю рассмотреть как следует три. Черно-белые, зернистые, неважного качества. Сняты через окно в крыше. Каким образом, понятия не имею. Может, с дерева, с телефонного столба, с уличного фонаря на холме. Наверное, расстояние не играет большой роли, если богатый и влиятельный человек готов хорошо заплатить за снимки.

Самое печальное — то, что на них изображено. Не любовные ласки, нет. Я сижу голый на кровати и смотрю, как она одевается.

Особенно поразил меня тот снимок, где она надевает лифчик и оглядывается на меня через плечо, будто только-только вспомнила о моем присутствии.

Получается, что Гарри выложил денежки за любовные сцены, а взамен получил лишь запечатленное одиночество. Знак разлуки, в котором и эротики-то не так много.

— Ты организовал за ней слежку?

— Ну да. Я следил за ней. Хотел доказать, что это не ты. — Напряжение в голосе Гарри исчезает. Тон обретает глубину. Кажется, Гарри вот-вот заплачет. — Думаешь, я дурак? Я не дурак. Я знал: у нее кто-то есть. Но я подумал: пусть события идут своим чередом, это все равно ненадолго. Года два — и все прекратится само собой. Ну четыре, не больше. Марти постоянно намекал, что это ты. Я и в агентство-то обратился, только чтобы доказать ему, как он не прав. Я сказал: Митч нам вместо сына. Он ей вроде как не чужой. Он как член семьи.