Тайный фронт - Александр Александрович Тамоников

меня в стену, чтобы усугубить чувство страха. Значит, боятся, и значит, мы еще в городе и выстрелы могли услышать советские патрули. Не выстрелили, потому что прячутся сами, потому что их мало и они сами боятся.

Свет перестал бить в лицо. Он теперь освещал утоптанную землю двора и ноги двух конвоиров, которые подошли к Сосновскому и стал развязывать его руки. Два человека приблизились к пленнику, и тут он услышал немецкую речь.

– Простите, господин Хольцер, возможно, вы посчитаете такого рода проверку слишком жестокой. Но, поверьте, нам приходится работать в таких сложных условиях, что мы просто не можем сразу всем верить, даже если и получили самые лучшие рекомендации от вашего старого знакомого Ульриха Зауэра.

Сосновский подумал, а насколько было бы уместным взять сейчас и врезать Зауэру по морде. Эх, как бы это было здорово! Или не ему, а вот этому типу, который приказывал расстреливать, а теперь извиняется. Это соотносилось бы с понятием чести немецкого офицера? Забыты такие вещи, и честь забыта.

– Мне кажется, что вы просто садист, – спокойно ответил Сосновский. – Можно же было побеседовать, навести справки.

– Можно, – кивнул немец и вышел на свет.

Теперь Сосновский увидел его лицо, словно высеченное из камня – с тяжелым подбородком и набухшими мешками под глазами. Видимо, почки подводили этого человека. Голос незнакомца стал твердым.

– Можно поговорить, и справки навести можно. Но вы разведчик, Макс Хольцер, и вы прекрасно знаете, что порой нет времени на все эти сопли. Если тебе нужен человек, чтобы убить, то дай ему пистолет и пусть он убьет на твоих глазах. И тогда ты знаешь, что ему можно доверить это дело. Если тебе нужен человек, который, не моргнув глазом, сожжет, то дай ему в руку факел и пусть он сжигает. И тогда ты будешь уверен, что он справится с заданием. Нет времени проверять долго и сложно. Вы не испугались, не дрогнули. Вы готовы были умереть молча, не предав своих, и я вам поверил. Вы с нами?

– Я с вами, – заверил Сосновский, и глаза его сузились от злости. – Я с вами, потому что я хочу вернуться домой и посмотреть в глаза тому человеку, который бросил меня, обрек на эти муки отчаяния. Посмотреть в глаза, а может быть, и убить. Не знаю пока, как с ним поступить. Я не решил.

– Но, чтобы вернуться домой, чтобы ваш дом остался вашим домом, вы должны сражаться за него. Вместе с нами сражаться.

– Я с вами! – заверил Сосновский и добавил: – Я хотел бы знать, с кем я разговариваю и кому я буду подчиняться?

– Называйте меня просто Рихард. Это мое оперативное имя. Другое, настоящее, вы узнаете в свое время. Когда мы победим. Вы будете подчиняться великим идеям рейха и национал-социализма. Этого вам мало?

– Я снова с теми, с кем хотел бы быть, – устало улыбнулся Сосновский. – Приказывайте, Рихард. Я выполню любой приказ, лишь бы он не задевал мою честь и честь рейха.

– А это господин Жаров, наш незаменимый помощник, – представил Зауэр мужчину, который по-офицерски боднул головой и щелкнул каблуками. – Он русский и великолепно исполняет свою роль, когда нам нужен русский человек или человек, просто знающий язык, русские обычаи.

Сосновский снисходительно смерил взглядов Жарова и даже не подумал протягивать ему руку. «Ни хрена ты не знаешь ни русских людей, ни русские обычаи, – подумал Михаил с неприязнью. – Дерьмо ты, а не русский человек».

– Товарищ подполковник, – Болотов догнал Шелестова у ворот и пошел рядом, продолжая говорить, понизив голос почти до шепота. – Максим Андреевич, в условленном месте для вас записка. Связной принес ее полчаса назад. Я уже хотел ехать в город искать вас, только не знаю, что из этого получилось бы.

– Ничего бы не получилось, – ответил Шелестов, останавливаясь. – Давайте записку.

Капитан протянул сложенный в несколько раз листочек розоватой бумаги. Максим сразу ощутил запах духов. Ясно, женский блокнотик из магазина приятных безделушек. Не от Сосновского ли записка? Это его стиль работы. Шелестов развернул записку, и Болотов деликатно отвернулся, глядя в сторону и не мешая московскому оперативнику знакомиться с сообщением.

«Положение 3 (три). Время + 1 к званию.

Густав»

А вот это уже плохо! Шелестов стиснул зубы. Положение 3 – самое опасное положение. Это не просто опасность, это означает, что кто-то из группы попал в руки врага. Неужели Михаил! Время «+1 к званию» на их коде в группе означало, что надо прибавить к званию, то есть к количеству звездочек на погоне Шелестова еще одну. Значит, в три часа местного времени. Густав – не подпись. Это место, кафе «Погребок Густава». Таких кафе в Бухаресте было пять, где в названии упоминалось имя. Обо всех в группе знали, и все они были выбраны заранее для места срочной встречи. Предусмотрен был и пароль на случай, если член группы не может явиться сам и пришлет связного. Спичечный коробок, который Шелестов должен крутить в пальцах до тех пор, пока связник не подойдет к нему сам.

В 14.00 лейтенант Лапин со связисткой из комендатуры прогуливался в сквере возле кафе. Они мило щебетали, девушка нюхала цветочки и заразительно хохотала над шутками своего спутника. Правда, шутил и вообще что-то говорил вслух Лапин тогда, когда рядом не было прохожих. Шелестов строго приказал не выдавать в себе русских. Сам Максим появился через пятнадцать минут, переодетый в гражданский костюм-тройку с галстуком и в мягкой шляпе. Белоснежные манжеты и воротник выдавали в нем солидного посетителя кафе, но в заведение он пошел не сразу.

Пройдясь вдоль набережной, Шелестов купил у цветочницы на углу алую розу, постоял, поднеся цветок к лицу, и быстро пробежал глазами по соседней улице. Дома стоят плотно, машину не спрячешь, улица длинная. Здесь засады быть не должно. Болотов с Буториным в форме и с автоматами дежурят в машине за квартал отсюда и примчатся, если только раздастся хоть один выстрел. Шелестов надеялся, что уж ему самому или Лапину выстрелить удастся. Пистолет под жилетом за ремнем и со снятым предохранителем. Патрон в патроннике, и стрелять можно самовзводом. Но опасность не в том, что кто-то захочет убить или захватить Шелестова. Это очень сомнительный вариант развития событий. Расшифровать, сфотографировать его могут, если каким-то образом узнали, что он здесь от советской разведки, прибыл из Москвы и с ним целая группа. Но и это узнать враги могли вряд ли. Кто бы ни попал из группы к ним в руки, такой