Тайный фронт - Александр Александрович Тамоников

Поверь мне, что эти люди не дадут тебя в обиду больше никогда. Ты будешь в безопасности. И они спасут меня. Приду и спасут. И как скоро ты это сделаешь, так скоро я буду на свободе, а твои враги будут уничтожены.

Глава 5

Сосновский решил, что Зауэр передумал. Или кто-то из его начальства запретил ему привлекать старого знакомого, опустившегося на самое дно социальной лестницы здесь, в послевоенном Бухаресте. Осторожный начальник так бы и сделал. Или провел бы самую тщательную, а главное, эффективную проверку человека, прежде чем доверять ему, вводить в какую-то, пусть самую простую, оперативную операцию. Проверка, будет проверка, решил Сосновский. Ульрих Зауэр не простая пешка в резидентуре Бухареста. Он всегда был заметным специалистом, толковым разведчиком, даже когда был молод и не занимал высоких постов. А сейчас… Я молодец, что готовился так долго в Москве на самом дне, примеряя шкуру спившегося опустившегося человека. Меня приняли за своего, меня не чурались пьяницы в пивных, мне подавали милостыню. Образ оказался удачным. Он вызывал симпатию у пьянчуг и жалость у сердобольных граждан.

На меня обращали внимание и верили в мое положение. Зауэр должен был поверить, меня мог заметить кто угодно и доложить ему. Не просто же так он появился у ворот церкви? Не просто.

Михаил лежал на кровати поверх покрывала, демонстрируя прежде всего себе укоренившиеся привычки. Не надо так быстро сбрасывать образ бродяги и пьяницы, опустившегося человека. «Входи в цивилизованный мир медленно. И демонстрируй желание напиться, срывайся иногда», – говорил он себе. Дверь открылась без стука, и в комнату вошел Зауэр. Он остановился, посмотрел на то, как ноги Сосновского в ботинках лежат поверх покрывала, поморщился, но промолчал. Почему промолчал? Сосновский задумался. Ведь все предыдущие дни после их неожиданной встречи всегда сопровождались советами и замечаниями Зауэра. Он стал его наставником в буквальном смысле и промолчать чисто теоретически не мог. Не должен был.

– Поднимайтесь, Хольцер, поднимайтесь. Для вас есть работа!

– Пожрать бы, – уныло заметил Сосновский и неохотно спустил ноги с кровати. – Вы меня отмыли и приодели. За чистое жилье я вам тоже признателен. Но вы хоть бы какой-нибудь аванс мне предложили, чтобы я мог сходить и пообедать.

– Я очень обеспокоен вашим состоянием, Макс, – доверительно сообщил Зауэр и, подвинув стул, уселся на него верхом и положил руки на спинку. Я просто уверен, что, оставив вам деньги, я снова спровоцирую вас на пьянство. А с ним должно быть покончено.

– С нормальным и регулярным питанием вы тоже хотите покончить? – съязвил Сосновский. Он встал с кровати и подсел к столу, взяв второй стул. – Я слушаю вас.

– Ваша задача на несколько следующих дней, Хольцер, – это наблюдение, – начал говорить немец. – Нас интересует та самая церковь, возле которой я вас встретил. Есть подозрение, что там у русских агентурная точка. Что там гнездится русская контрразведка, где происходят встречи с румынскими предателями, теми, кто продал родину русским.

– Кто конкретно является объектом вашего внимания? – тут же спросил Сосновский.

– Нас интересуют двое. – Немец многозначительно поднял перед собой указательный палец. – Первый, это помощник военного коменданта майор Гаспарян. Очень деятельная натура. Возможно, что он у русских тут главный по этим вопросам. На связи у него, как мы предполагаем, священник из этой церкви – отец Амвросий. Согласитесь, Макс, как разведчик вы можете оценить ситуацию. Приходят прихожане, может зайти любой в церковь и там контактировать с представителем контрразведки, обмениваться информацией, получать задания и отчеты о выполненных заданиях. Отца Амвросия вы знаете, видели. Он к вам подходил и разговаривал с вами. Запоминайте приметы русского майора Гаспаряна.

Сосновский слушал, но где-то в глубине души закрадывалось сомнение. Зачем приметы? «Вполне можно было этого Гаспаряна сфотографировать тайком и показать мне его фото. И даже не одно фото, а несколько. Интересно, – думал он, глядя на Зауэра, – а денег он мне так и не даст? Или хочет понять, как я проживу без еды? Или хочет убедиться, что без еды я не останусь, что я его обманываю и не голодаю? Это значит, что он мне не верит. Но если даст денег?»

– И вот что, Макс, – немец грустно посмотрел на Соснове ко го, помолчал и полез в карман за бумажником. – Я, конечно, дам вам денег. Вы же не можете работать только за идею и голодать. Так вы умрете от голода или просто ослабнете. Любая идея должна поддерживаться и финансово, тогда она жизнеспособна. Вот вам деньги, этого хватит на несколько дней, чтобы вы могли питаться, купить что-то из вещей первой необходимости. Ну и вообще. А на счет будущего вы тоже не беспокойтесь. В банке одной из нейтральных стран на ваше имя будет открыт счет, куда будут переводиться приличные суммы. Когда мы победим, вы станете обладателем хорошего состояния и сможете отдохнуть от дел в своем доме на берегу моря.

– Не люблю море, – вздохнул Сосновский. – Люблю лес и горы. Знаете, Ульрих, я бы со временем с удовольствием открыл небольшой отель в Альпах и принимал бы у себя лыжников и альпинистов. Ну и тех, кто ценит красоту гор и снегов. Понимаете, в этом году очень жаркое лето, и я устал от жары.

Возможность блеснуть своими оперативными способностями Сосновский не упустил. Наблюдение он начал в тот же день, умело меняя точки, образы, то исчезая, то оказываясь в толпе прихожан. Ему не выдали ни диктофона, ни фотоаппарата, но он умело вел дневник наблюдения в блокноте, заполняя его четкой конкретной и важной информацией о предлагаемых объектах. Информация была подробной, но, как понимал сам Сосновский, не имеющей никакой ценности. Никакого «гнезда советской контрразведки» там не было. Ни батюшка, ни его дьякон, ни помощник коменданта города ничего общего с контрразведкой не имели. Один регулярно правил службу, другой ему помогал. А что касается майора Гаспаряна, так тот в поте лица мотался по городу и что-то улаживал, в чем-то разбирался, что-то организовывал и кому-то помогал.

На второй день, когда стало темнеть, Сосновский понял, что в храме кто-то есть. Одно окно еле заметно было освещено изнутри. Там кто-то был, и там горела одна свеча или лампадка. Света она давала мало, но было заметно, что там кто-то ходит или что-то делает. Скорее всего, это церковный сторож чинит стул или кто-то из помощниц вручную что-то чинит из облачения. Да мало ли что нужно сделать в храме, пусть и в такое позднее время. Сосновский вздохнул. Простите, батюшка, что невольно