Казанский Каин - Евгений Евгеньевич Сухов

голосе. Было заметно, что майор сложных жизненных ситуаций избегать не привык, не станет изворачиваться или как-то юлить, но и не даст себя в обиду кому бы то ни было.

– А можно на него взглянуть? – деликатно поинтересовался Щелкунов, не отрывая взора от собеседника и стараясь подмечать на его лице малейшую мимику. Однако ничего необычного не заметил. Разумеется, майор Воропаев был недоволен интересом к своей персоне со стороны городского отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством (хотя еще вопрос, кому такое любопытство может принести радость), но какого-то волнения в его поведении не наблюдалось.

– Вот, смотрите, – выложил он на стол «парабеллум».

– А не могли бы вы передать нам его на какое-то время? – предложил Виталий Викторович.

– Этот «люггер» мне на фронте не единожды жизнь спасал. С какой такой стати я должен вам его передавать, пусть даже на время? – Майор убрал со стола пистолет.

– А с такой, что в городе произошли убийства с применением пистолета «парабеллум». И если вы не хотите передать нам пистолет добровольно, мы его изымем у вас в принудительном порядке, – заявил без тени сомнения Виталий Викторович.

– Вы в этих убийствах подозреваете меня? – вскинулся Воропаев, испепеляя взглядом хозяина кабинета.

Вопрос остался без ответа. Майор снова достал пистолет и, багровея от бушевавшего внутри него гнева, положил его на стол:

– Нате!

– Пока идет баллистическая экспертиза пистолета, вам придется побыть у нас, – изрек Щелкунов безапелляционным тоном.

Это не понравилось Воропаеву, но на сей раз он промолчал…

Эксперт-криминалист, вызванный Виталием Викторовичем по телефону, пришел и забрал «парабеллум».

– Как скоро ждать результат? – поинтересовался Щелкунов.

– В принципе, недолго, – ответил эксперт и покинул кабинет.

С полчаса два майора сидели молча: Виталий Викторович занимался бумажной работой, а Воропаев через окно наблюдал за проплывающими кучевыми облаками. О чем он думал и думал ли о чем-нибудь вообще, было малопонятно. Наконец он нарушил молчание:

– Ты воевал?

– Северо-Западный фронт. Комиссован по ранению в сорок втором, – неохотно ответил Виталий Викторович.

– Да ты что! – даже привстал со своего места Иван Игнатьевич. – Я в сорок первом полгода воевал на Северо-Западном фронте в составе приданной фронту Третьей стрелковой бригады, сначала в Двадцать седьмой, а потом Восьмой армии. Вся наша бригада легла в начале декабря сорок первого на острове Эзель в Эстонии. Выжили лишь несколько человек, в том числе и я. Потом Карельский фронт и Первый Дальневосточный. Всю войну прошел, и против япошек пришлось немного повоевать. Начал в сорок первом младшим лейтенантом, демобилизовался в октябре сорок пятого в звании майора. Помыкался с полгода на гражданке, пошел служить в милицию. Год назад назначили заместителем начальника отделения. Дважды был представлен к званию подполковника, дважды представление завернули, – криво усмехнулся Иван Игнатьевич, мельком глянув на Виталия Викторовича. На что тот не преминул ответить:

– Пить надо меньше.

– Это ты правильно заметил, – согласился Воропаев. – Сам-то, конечно, не пьешь, – не без язвительности в голосе произнес Иван Игнатьевич.

– Да нет, бывает, что и выпиваю, – ответил Щелкунов. – Но меру знаю…

– Ну что ж. Молодец. А я вот так не могу, – проговорил Воропаев и снова уставился в окно.

Опять наступило молчание. Длилось оно до того самого момента, пока не вернулся эксперт-криминалист.

– Это не тот «парабеллум», товарищ майор.

– А поточнее.

– В недавнем ограблении сберкассы на Горького, убийстве гражданки Завадской в апреле месяце в частном секторе Адмиралтейской слободы и двойном убийстве на улице Тэцевской стреляли из другого пистолета, – громко выпалил он, посмотрев на застывшего майора Воропаева.

– Вот это да! Так вы на меня несколько убийств примеряли? – уперся взглядом в Виталия Викторовича майор Воропаев. – А алиби мое проверить на момент убийств не судьба была?

– Нас интересовал ваш «парабеллум»… – начал было майор Щелкунов, но Иван Игнатьевич оборвал его:

– Когда ограбили сберкассу?

– Два дня назад, – ответил Виталий Викторович, внимательно наблюдая за собеседником и примечая все его движения и мимику.

Воропаев криво усмехнулся.

– Два дня назад я был никакой, – буркнул он. – Вообще ни-ка-кой. Ко мне приехали однополчане, те самые, что остались живыми из нашей Третьей стрелковой бригады тогда, в начале декабря сорок первого. Из самого Ленинграда на машине ко мне приехали! Взяли прямо из дома. Что, я должен был им отказать во встрече, что ли? Меня бы не поняли… Да я на расстрел из-за них пойду! Как и они за меня… Ну, сначала завалились в ресторан, поужинали с коньячком, потом, уже тепленькие, отправились в гостиницу, где ребята остановились. Три дня пировали, парней из нашей бригады поминали. На четвертый день похмелялись. Я только сегодня в себя пришел и на работе появился. Думал, попрут со службы… Милосердие проявили, оставили… Так что ограбить сберкассу, уж извините, я никак не мог…

– Но ведь ваше оружие могли и украсть у вас, тем более если вы находились в бессознательном состоянии.

– Не могли! – отрезал Воропаев. – Оружие – это кусок меня самого. Я бы кровью тогда изошел… Оно всегда при мне. Почувствовал бы в первую секунду, если бы кто-то на него посягнул.

Участие майора Воропаева в убийствах и ограблениях оказалось ложным следом. Долго еще Виталию Викторовичу было даже как-то неловко перед боевым офицером, что случалось с ним чрезвычайно редко…

Глава 11

Нечаянный свидетель

Когда в жизни поставлена определенная цель, то само существование приобретает яркий смысл. Жить становится интереснее, и даже самое рядовое начинание получается более красочным. Цель у Геннадия Филоненко, именуемого по паспорту Раскатовым, имелась – мстить власти и людям, ее поддерживающим, за погубленного отца. И совершенно неважно, что непосредственного участия в кончине отца ни бухгалтер авиационного завода, ни водитель грузовика «ЗИС-5», равно как заведующая сберегательной кассой на улице Горького и контролерши сберкассы не принимали. Все они целиком и полностью поддерживали эту власть, а значит, являлись ее составной частью. Стало быть, все они были причастны к гибели отца и должны были понести коллективную ответственность за содеянное. Поэтому никакого сожаления, а тем более угрызений совести по поводу людей, которых он лишил жизни, Геннадий Андреевич не испытывал ни разу. Не возникало даже малейшего сожаления о содеянном.

После налета на автомобиль, везший зарплату работникам Авиационного завода № 387, Филоненко-Раскатов мог бы запросто приобрести неплохой домик где-нибудь в Алупке, Алуште или Евпатории и жить себе спокойно и безбедно, встречая наступающий день в тени развесистых магнолий и слушая плеск волн и гомон чаек. А чтобы не привлекать к себе внимание надзирательных органов, можно было бы устроиться для виду на какую-нибудь необременительную работенку, не