Следы на воде - Лариса Петровичева

Достать оружие. «Калашников» или «УЗИ». Дэн понятия не имел, как обращаться с автоматом, но считал это дело наживным, тем более что не собирался ни в кого стрелять. Но когда у тебя в руках оружие, люди становятся более сговорчивыми: ружьем и добрым словом ты добьешься гораздо большего, чем просто добрым словом — Аль Капоне знал, что говорит. А потом можно будет уехать. Увезти Алину куда-нибудь на юг, подальше от этого города, казенного и хамского, подальше от этих людей, чтобы никто не посмел и пальцем ее тронуть…

Когда в дверь зазвонили, а потом застучали чуть ли не ногами, Дэн уже знал, что делать.

— Так, профессор ждет, — Андрей не остался на площадке, как обычно, а вошел в квартиру. — Семенихина сорвалась, любовник ушел к другой. Давай собирайся, время не терпит.

Решительно выложив все это, бывший священник вдруг увидел, что Дэн давно одет в цивильное, чисто выбрит и радостно улыбается.

— Я готов, Андрей Олегович, едем.

Удивленный Андрей смог только развести руками и выдавить из себя сакраментальное:

— Ну ты, блин, даешь…

Всю дорогу Дэн был весел и мил настолько, что Андрей и Колюшка, привыкшие к его мрачному виду, не могли поверить своим глазам. Войдя в институт, Дэн первым делом поправил галстук и прошелся гребешком по безукоризненной прическе, потом разудало подмигнул какой-то смазливой студенточке и чуть ли не вприпрыжку отправился на кафедру богословия. Андрей мысленно произнес: «Слава Те, Господи, образумился», а Колюшка испытал резкое желание перекреститься, причем почему-то левой ногой.

Профессор был зол. Видимо срыв дорогой пациентки расстроил его сильнее, чем он мог ожидать. Вдобавок на двери кабинета кто-то широченными буквами написал «Старый х…», что особой радости не добавляло. Наверное из-за этого бок у профессора болел с самого утра.

— Ты как, сукин сын, работаешь? — начал было профессор. — Ты что…

И поднял на Дэна глаза.

От изумления профессор икнул. Угрюмый нелюдимый бирюк с дурными манерами исчез без следа, оставив вместо себя рафинированного, породистого джентльмена. Сей господин снял пальто, оставшись в костюме, и подсел на диванчик к клиентке, которая и думать забыла о том, что у нее какие-то проблемы и чуть ли не слюни пускала, глядя на элегантного волшебника.

— Здравствуйте, Марина Николаевна, что же вас тревожит?

И не любимая сестра губернатора, которая минуту назад ревела в три ручья, стала рассказывать о своей беде с изяществом прирожденной кокетки и соблазнительницы, изредка дотрагиваясь до руки Дэна и постреливая глазками.

— А я вам что говорил? — с веселой укоризной поинтересовался Дэн. Семенихина томно потупила взор и пропела:

— Не сдержалась.

Лечение, конечно пошло по-старому. Клиентку он за руки схватил, сам дергается, глаза закатились, на губах пена, однако видно, что толк есть: Семенихина улыбается, а выражение лица блаженное, словно у кошки, которая сметаны обожралась. О бедах сейчас и мысли нет, все будет хорошо. Мадам теперь наверняка будет зазывать Дэна к себе, организмами дружить.

Они «разделились» через четверть часа. Дэн сразу же растекся по дивану аки кисель, однако его сил хватило на то, чтобы обворожительно улыбнуться Семенихиной. Профессор почувствовал, что с его плеч свалился по меньшей мере пик Коммунизма, и впервые всерьез подумал о том, чтобы попросить Дэна разобраться с язвой. Врачи были оптимистичны в прогнозах, но профессор опасался прободения, а вмешательство колдуна могло вернуть его к нормальной жизни, водке и сырокопченой колбасе.

Он подарил Семенихиной визитную карточку Дэна («Окское Философское единство: Даниил Доу, старший представитель, улица Северная, 26, квартира12»), чем клиентка была невероятно обрадована, проводив ее, сказал секретарше, что никого не принимает, и, запер кабинет, сел рядом с Дэном. Тот дышал тяжело и прерывисто, но глаза уже обрели блеск и осмысленность.

— Молодец, — профессор сунул Дэну в карман несколько свернутых купюр с тремя нулями каждая. — Она довольна.

Дэн слабо улыбнулся. Провел рукой по лбу, стирая крупные бисерины пота.

— А где все?

— Это же сессия, Danayal. Принимают экзамены.

Дэн попытался усесться по удобнее, но работа вымотала его, и он безвольно откинулся на спинку дивана. Профессор почувствовал укол смущения: похоже, совсем загоняли парня. Но язва…

Он словно прочел мысли, потому что живо поинтересовался:

— А как вы себя чувствуете, Александр Афанасьевич?

Профессор усмехнулся. Раньше Дэн вообще ничем не интересовался, и его это тронуло. Он ведь не молод, внуков у него нет, а детям все безразлично, уже и не припомнить, когда звонили. Коллеги? Кто любит строгое, требовательное начальство. Ученики? Надпись на двери говорит о многом. Организация, которую он создал, выпестовал с таким трудом? Ведь вряд ли почти религиозное благоговение — то, что на самом деле нужно пожилому человеку. А в голосе Дэна такая искренняя забота, внимательность.

— Креплюсь, Дэн. Спасибо, — тепло произнес профессор и совершил самую большую свою ошибку.

Дружески похлопал Дэна по колену.

Этого нельзя было делать ни в коем случае. Профессор прекрасно знал, что подобного рода контакт включает связь «целитель-больной», но вот надо же, расслабился. Забылся, думал, что Дэн чересчур слаб, еще не отошел от Семенихиной, думал…

Боль взорвалась, прошив каждую клетку тела. Профессор хотел было закричать, позвать на помощь, но голос пропал. А Дэн, живой и полный сил, уже вцепился в его запястья и, взглянув ему в глаза, профессор увидел не недавнего джентльмена до мозга костей, а прежнего Дэна, сурового и отрешенного, и было это так страшно, что профессор жалобно заскулил, на какое то мгновение лишившись дара речи.

Дэн довольно ощерился. «Да он спятил!» — истерически взвизгнул внутренний голос, и словно отвечая ему, боль усилилась и запульсировала.

— Вот и все, — сказал Дэн. Голос ударил профессора по нервам и эхом забился в мозгу: все-все-все, — я ухожу, Александр Афанасьевич, и провожать меня не надо, но напоследок хочу получить то, что мне причитается, а не те жалкие крошки, какие вы мне кидали.

— Что хочешь, — прохрипел профессор, жадно хватая воздух широко распахнутым ртом. — Все, что хочешь.

Дэн кивнул.

— Я всегда знал, что вы человек в высшей степени благоразумный, — боль на мгновенье утихла, чтобы вернуться в два раза сильнее. Мелькнула мысль, что сердце сейчас не выдержит и лопнет, разлетится алыми мокрыми лохматыми клочками. — Нет уж. Не надейтесь умереть раньше, чем я добьюсь своего.

— Что у…годно…

— Хорошо. Гребенщиковская психиатрическая клиника.