Следы на воде - Лариса Петровичева

Лариса Петровичева

Следы на воде

Часть первая. Алина

Я живу в ожидании чуда,

Как маузер в кобуре.

Словно я паук в паутине,

Словно дерево в пустыне,

Словно черная лиса в норе.

Холодно мне в горнице,

Двери не откроются,

Ключи у рака, а рак на горе.

У Алины Алтуфьевой выдался тяжелый день.

Все-таки мало хорошего в том, что твои родители преподают в той же самой школе, где учишься ты. Географичка, новенькая и на редкость сволочная особа, вкатила Алине пару за опрос по экономике родного региона. Это неприятно само по себе; вдобавок Алла Анатольевна в ближайшую перемену не поленилась добраться до Алининых родителей и сообщить им, что чадо Маргариты Сергеевны и Антона Михайловича катится в пропасть неуспеваемости.

Мама орала на Алину в коридоре. При всех.

Мимо проходили люди, смотрели и сочувствующе, и с интересом. Трое старшеклассников встали поодаль поглазеть; среди них затесался и Максим, и это было невыносимо. Алина молчала, стараясь удержать набегающие слезы и сцепить трясущиеся губы, смотрела в пол, на бежевый линолеум, истертый тысячами ног, весь в заплатках какого-то бурого цвета; теребила лямку рюкзака.

Звонок проквакал гимн области. Мама спохватилась, треснула Алину линейкой по лбу и побежала в класс, бросив напоследок: «Дрянь безмозглая». Алина стояла неподвижно, глядя ей вслед. Ученики растекались по кабинетам, учительскую покидали преподаватели, и Алине казалось, будто она отделена от всех невидимой пленкой. Веки жгло, словно в глаза бросили щедрую горсть песку, но губы уже не дрожали, и то хорошо.

Она умела брать себя в руки.

Вскоре коридор опустел. Последней из канцелярии выскочила Хамса в обнимку с журналом и стопкой тетрадей, рассеянная, но добродушная и ленивая дама за пятьдесят.

— Алтуфьева! Почему до сих пор не в классе?

Алина покраснела.

— Нина Леонидовна, у меня… ну… это… — она замялась, чувствуя, что краснеет еще сильнее.

У тебя что? Личная драма? Идиоты допекли?

— В общем, я не могу…

По счастью Хамса была догадлива.

— Иди тогда домой. Уроки еще есть?

— Нету.

— Иди, Алина, иди.

И она умчалась на урок. Алина постояла еще немного, слушая звонкий Хамсин голос: «Что орем-то? Открыли книгу, повторяем!», а потом поплелась в раздевалку.

Вешалки напоминали деревья с диковинными разноцветными плодами. Алина несколько минут посидела на лавочке, слушая болтовню двух уборщиц и разглядывая вырезанный по дереву ножиком палиндром «Алиса — сила!», затем натянула куртку и вышла во двор.

Восьмиклассники под руководством исторички сгребали в кучи опавшую листву. Накрапывал мелкий дождик, холодный и почему-то приятный. Алина забросила рюкзак на плечо и побрела через спортплощадку. Сеня Райхлин, самый длинный парень в школе, с неописуемо скучающим выражением лица швырял оранжевый баскетбольный мяч в лысое кольцо без сетки. На лавочке для запасных лениво потягивал сигаретку Бирюк, пухлый замкнутый молчун.

На Алину они даже не взглянули. «Все правильно, — подумала она. — Я же в пузыре». Невероятно толстая молодая женщина в зеленом пальто выгуливала бульдога без ошейника. Алина боялась собак, но пес флегматично протрусил мимо, не обратив на нее ни малейшего внимания.

«Меня нет, — мелькнула усталая мысль. — Меня теперь нет».

В ларьке Алина купила пакетик недорогих чипсов и шоколадный батончик, на том и кончились капиталы. Откусив от батончика, она подумала, что денег ей теперь не видать неделю точно из-за этой дурацкой двойки.

Шоколад был невкусным, а нуга липла к зубам. Ну как могла мама кричать на нее на глазах у всех? Собственно, черт бы со всеми, но Максим… он же смотрел на нее, стоя с приятелями, он же все видел… А маме безразлично, кто и что видел, она еще и дома добавит.

Гадина, подумала Алина, не выделяя конкретно, кого имеет в виду: маму, географичку или личную судьбу. Словно соглашаясь с ее незавидным положением, дождь перестал, и в прореху в тяжелой облачной вате проглянуло бледное октябрьское солнце. Несколько минут Алина щурилась на него, а потом солнце исчезло, и снова стало грустно, серо, тоскливо.

— Опять по улице шлялась?

Брат Миша, встретивший Алину дома, был как-то по-свойски негрубо груб. Серьезный человек, студент второго курса физфака, он пользовался репутацией отменного сорванца, и никто ему был не указ: взрослый, почти двадцать. Его девушки смотрели на Алину свысока.

— И тебе привет, Мишель-вермишель, — устало промолвила Алина, стягивая тяжелые ботинки, жавшие ноги во всех им доступных местах.

— Забиваем уроки? — деловито осведомился Миша, глядя на часы. — Рановато ты сегодня.

— Меня Хамса отпустила.

Волоча рюкзак за ручку и не надев тапки, Алина прошлепала в свою комнату, где первым делом вытащила дневник. Рассмотрев здоровенную размашистую двойку по географии, которую в глазах родителей не закроют ни пятерка по истории, ни четверки по физике и алгебре, она показала подписи географички шиш и зашвырнула дневник под кровать. Все равно впереди выходные.

— Алька! Давай руки мой, обед готов.

Миша редко обедал дома. В основном его кормили многочисленные подруги. Сегодня, судя по всему, подруг с едой под рукой не оказалось, так что Миша состряпал пакетную лапшу и сварил картошки.

Получилось почти вкусно.

— Ну, чего у вас в школе хорошего? — спросил Миша, наворачивая лапшу стоя и прямо из кастрюли — так, по его мнению, больше вмещалось. Алина пожала плечами и поморщилась, проглотив ложку чересчур горячего бульона.

— У Зебры пять получила.

— Who is Зебра? — деловито осведомился брат, сосредоточенно вылавливая кусочек соевого мяса: сперва ложкой, потом пальцами.

— Историчка. По точным наукам четверки.

— Good girl, — сказал Миша с непередаваемым рязанско-тульским выговором. Покончив с лапшой, он сгрузил кастрюлю в раковину и взялся за картошку, не утруждая себя столовыми приборами.

— А по географии пара.

Миша индифферентно дернул плечом. К жизненным неприятностям он относился с изумительным пофигизмом, проповедуя пустяшность человеческих бед в масштабах Вселенной.

— Забей, — посоветовал он. — Сегодня пара, завтра в кабак на шару.

— Легко тебе говорить, Мишель, — Алина со вздохом начала развозить остатки лапши по тарелке. — Мама на меня на перемене орала. В коридоре. При всех. Стыдобищи кусок…

— Наша мать, — Миша облизал пальцы и набросал в сестрину тарелку мелких картофелин, — очень нервная женщина. Неудачи детей ее обижают. Поэтому ей хочется, чтобы и детям было не особо весело.