Командир сильных духом - Борис Зюков

Грохнул залп. Бандиты пригнулись и скачками помчались к селу. Два-три из них свалились и остались лежать. Остальные добежали до села.

Мы встали и ринулись вперед по полю. Накануне меня зачислили в пулеметный расчет, и теперь я тащил с четвертым номером "максим". Пулемет был старый, видавший виды. У него отвалилось колесо. Пришлось его нести. Наконец мы вышли на огневой рубеж. Залегли. "Максим" дал короткую очередь и затих. Я начал стрелять из своего карабина. И снова мы поднялись и побежали.

Казалось, около самых ушей что-то повизгивало. Я не сразу сообразил, что это были пули. А когда понял, подумал почему-то, что они летят не со стороны противника, а с нашей, посланные теми, кто бежал за мной, и, стало быть, не могут причинить мне вреда.

В какое-то мгновение я попытался разобраться, страшно мне или нет? Но эти мысли, не успев даже четко оформиться, тонули в море недоумения: что же такое бой и к чему все это приведет? И нужно было выполнять все то, что приказывал командир взвода. На бегу он часто останавливался, что-то кричал, жестикулировал. Глаза его налились кровью и, обычно тусклые, теперь лихорадочно блестели. Но мы и сами понимали, что нужно не отставать и не слишком вырываться вперед.

Слева, недалеко от меня, в полный рост бежал Толя Чернобай. Он то и дело останавливался и, действуя ручным пулеметом, как автоматом, давал прямо с рук короткие очереди. "Вот дает! - подумалось мне. - А ведь у нас в институте на курсе Толя был самым скромным и тихим парнем, всегда оставаясь как-то в тени". И тут я почувствовал, что задыхаюсь, потому что бегу пригнувшись. Выровнялся в полный рост. Бежать стало легче. Наконец мы ворвались в село. Бандиты не выдержали нашего удара и бежали. Человек семьдесят сдались в плен, с полсотни оказалось перебито.

Все время меня не покидала смутная тревога: кого-то я искал глазами среди товарищей, не находил и никак не мог понять, кого же мне нужно? И только когда услышал, как один из бойцов сказал, что убит мой товарищ Левко Мачерет, понял, кого ищу.

Командир первого взвода Гриша Шахрай был ранен. Он потерял много крови и выбыл из строя. Командование принял помкомвзвода Мачерет. Он вырвался вперед. Бандиты сосредоточили огонь на нем. Пришлось залечь. Когда подоспели остальные подразделения роты, Левко поднялся в полный рост и крикнул: "За Родину! За Сталина! Вперед!" В то же мгновение пуля попала ему в подбородок и вышла навылет из темени - мгновенная смерть. Взвод пошел в атаку, а два бойца подняли его тело и отнесли на телегу.

Мы двигались по лесу в лагерь. Ребята, возбужденные боем, наперебой рассказывали друг другу, что с кем произошло. Я слушал отдельные фразы, воспринимал их словно издалека и все не отрывал взгляда от телеги, поскрипывавшей немного впереди. На ней лежало непривычно длинное тело Левко, прикрытое плащ-палаткой. Было, должно быть, около полудня - солнце стояло высоко. Но Левко его уже не видел и не увидит никогда. Всего два десятка лет довелось ему глядеть на золотой диск.

На следующий день утром я зашел к Володе Ступину. Насупившись, он гравировал на цинковом листе, вырезанном из патронного ящика, надгробную табличку. Вверху на ней искусно были изображены орден Отечественной войны и медаль "Партизану Отечественной войны"...

Вскоре за чертой лагеря, на небольшой полянке, окаймленной могучими вековыми соснами, безмолвно выстроился в каре весь отряд. В центре свежая могила. Рядом с ней, на высокой земляной насыпи, завернутые в белые парашютные полотна, лежали три погибших во вчерашнем бою партизана Мачерет, Петренко, Семенюк. Тут же стояли Медведев, Стехов и работники штаба.

Сергей Трофимович вышел вперед:

- Товарищи! Сегодня мы хороним трех дорогих наших друзей... Лежат они смирно, словно в строю стоят, но никогда уже не встанут, не пойдут плечо в плечо в партизанскую атаку. Трудно примириться с этой мыслью...

Вот Левко Мачерет. Наш Левко. Он был замечательный человек: простой, непосредственный и честный парень. Никогда не лукавил, все, что было на уме, он бесхитростно и прямо высказывал всем. Любил людей, стихи и часто мечтал. Мечтал о человеческом счастье. Мечтал возвратиться в Москву и написать книгу об отряде, о своих друзьях. И не удалось. Теперь мы хороним его и его мечты... Но свой солдатский долг он выполнил до конца. А если бы на мгновение пожертвовал долгом ради себя, если бы не поднялся под огнем первым сам и не поднял взвод в атаку, может быть, и остался жив.

Потом Стехов говорил о Петренко и Семенюке. А я все смотрел на торжественное, восковое лицо Левко. На середине его подбородка запеклась небольшая круглая ранка. Снова был солнечный ветреный день. Вершины сосен шумели протяжно и глухо. Но тут, на поляне, цепенело затишье, словно ветер не решался нарушить скорбную минуту. Лишь изредка он прокрадывался среди стволов и чуть шевелил золотистые кудри Левко.

Наконец тела положили в общую могилу. Медведев и Стехов бросили первые горсти земли, и сразу же десяток лопат засыпали ее. Вкопали три столбика, увенчанные красными звездами. Подровняли холмик. Медведев взмахнул рукой: грянул троекратный салют. И все... Разошлись по подразделениям.

5

По-видимому, ковпаковских командиров поразила не только исключительная дисциплинированность медведевцев, образцовый порядок и четкость во всех делах, но и высокий духовный накал их жизни. А этому вопросу Медведев уделял особое внимание...

Образцом офицерской доблести и чести были прежде всего он сам и его помощники. В тылу врага для партизан они являлись главными полпредами Родины.

Говорил Медведев мало, но каждое его слово было для партизан непреложным законом. "Полковник считает, что нужно сделать так..." И все делалось именно так, как сказал Медведев, который любой случай, любое событие в отряде всегда умел использовать в воспитательных целях.

Однажды небольшая группа бойцов на десяти пароконных подводах отправилась на мельницу, чтобы запастись мукой. По дороге они нос к носу на узкой лесной просеке встретились с эсэсовцами-карателями. Ехавший на передней подводе с пулеметом испанец Пересс открыл огонь и первыми же очередями убил командира и начальника штаба эсэсовского батальона. Гром пулемета на тихой лесной дороге был настолько неожиданным для немцев и наших заготовителей, что и те и другие бросились бежать: немцы в одну сторону, партизаны - в другую.

Пересс стрелял до тех пор, пока не израсходовал все патроны. Расстреляв боеприпасы, пулеметчик собрал оружие, брошенное немцами, взял документы убитых эсэсовцев и пошел следом за партизанами.

Поверить в то, что один партизан обратил в бегство две сотни карателей, было трудно, но бумаги, взятые Перессом у убитых командира и начальника штаба, не оставляли никаких сомнений: все было именно так, как рассказывали незадачливые заготовители. Партизаны добродушно подтрунивали над рассказчиками. Но Медведев побледнел от гнева: