Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра - Стефан Грабинский

— Бедняга! — с тоской глядя ему вслед, прошептал Йошт.

— Почему? — спросил я, донельзя изумленный этой сценой.

Йошт почел за лучшее объясниться.

— Сегодня ночью я видел дурной сон, — сказал он, избегая моего взгляда, — очень дурной.

— Ты веришь в сны?

— К сожалению, тот, который я видел, всегда сбывается, такие сны называют вещими. Мне приснилась старая заброшенная лачуга с выбитыми стеклами. Всякий раз, как покажется в моем сне проклятая развалюха, жди несчастья.

— А Глодзик тут при чем?

— В одном из пустых окон лачуги я отчетливо различил его лицо. Он высунулся из черной дыры и махал мне своим клетчатым платком — он всегда его носит на шее.

— Ну и что?

— Жест был прощальный. Этот человек скоро умрет — сегодня, завтра, вот-вот.

— Страшен сон, да милостив Бог, — попытался я успокоить его старинной мудростью.

Йошт с усилием улыбнулся и замолчал.

Вечером того же дня Глодзик пал жертвой собственной оплошности: двинувшийся на его неверный сигнал паровоз переехал стрелочника, испустившего дух на месте.

Случай потряс меня до глубины души, долгое время я избегал разговоров с Йоштом на эту тему. Позднее, может быть, год спустя, я словно бы невзначай поинтересовался:

— С каких пор стали тебя посещать зловещие сны? Сколько помнится, раньше ты на них не жаловался.

— Ты прав, — ответил он, явно расстроенный затронутой темой, — зловещие сны стали посещать меня в последние годы.

— Извини, что докучаю неприятным разговором, но мне бы хотелось избавить тебя от опасных свойств. Когда ты впервые ощутил в себе дар ясновидения?

— Приблизительно лет восемь тому назад.

— То есть через год после твоего переселения в эти края?

— Да, через год после переезда в горы. Тогда в декабре, в самый сочельник, я почуял смерть Гроцелы, здешнего старосты. История стала широко известной и за несколько дней снискала мне прозвище ведуна. С тех пор горцы бегают от меня как от чумы.

— Странно. Но в этом, однако, что-то есть. Похоже, мы имеем дело с классическим примером так называемого «второго зрения», о котором я столько в свое время читал в книгах по старой магии. Подобный дар нередко встречается среди шотландских горцев.

— Именно, я тоже с понятным интересом штудировал специальную литературу. Мне даже кажется, что в общих чертах я уловил причину. Своим замечанием о шотландских горцах ты попал в самую точку, остается лишь небольшое дополнение. Ты забыл упомянуть, что этих ненавистных своему окружению зловещих филинов частенько изгоняют, точно прокаженных, за пределы селения, и если несчастные покидают родной остров и оказываются на континенте, их скорбный дар пропадает, они становятся такими же, как прочие смертные.

— Интересно. Выходит, этот редкостный психический феномен находится в зависимости от хтонических сил?

— Да, видимо, этот дар возникает не без участия хтонических, или, как еще выражаются, теллурических сил. Мы сыны Земли и испытываем ее мощное воздействие, даже когда нам кажется, что мы от нее отрезаны.

— И свою способность предугадывать смерть ты выводишь из подобных же причин? — спросил я, немного поколебавшись.

— Разумеется. На меня, без сомнения, влияет окружающее, я нахожусь под воздействием здешней атмосферы. Мой злополучный талант порожден душой этой горной кельи. Я оказался на пограничье двух миров.

— Ultima Thule! — шепнул я, опуская голову.

— Ultima Thule! — эхом отозвался Йошт.

Я замолк, охваченный жутью, но немного погодя, стряхнув оцепенение, спросил:

— Почему же ты, так ясно все понимая, не переедешь в другое место?

— Не могу и ни в коем случае не желаю. Чувствую, что если я отсюда сбегу, то пойду наперекор своему предназначению.

— Ты становишься суеверным, Казик.

— Нет, это не суеверие. Это предназначение. Я глубоко убежден, что именно здесь, в этом уголке земли, мне предстоит исполнить какую-то миссию, какую — я не знаю еще, только слабо ее предчувствую…

Он умолк, словно испугавшись сказанного. Через минуту, переведя свои серые, засветившиеся от закатного блеска глаза на скалистую пограничную стену, он прибавил шепотом:

— Знаешь, мне кажется иногда, что этой отвесной гранью кончается видимый мир, а там, по другую сторону, начинается мир иной, новый, некое невыразимое на человеческом языке mare tenebrarum.

Он опустил к земле утомленные пурпуром вершин глаза и повернулся в противоположную сторону, к железнодорожной линии.

— А тут, — продолжал он, — тут кончается жизнь земная. Вон оно, ее конечное ответвление. Тут делает она последний рывок и исчерпывает творческий свой размах. А я поставлен на этой скалистой грани стражем жизни и смерти, поверенным тайн той и этой стороны гроба.

Договаривая эти слова, Йошт заглянул мне глубоко в глаза. Он был красив в эту минуту — лицо мистика и поэта: вдохновенный взгляд вобрал в себя столько огня, что я не мог вынести лучистой его мощи и склонил голову. Напоследок он задал мне такой вопрос:

— Ты веришь в жизнь после смерти?

Я медленно поднял голову.

— Не знаю. Утверждают, что доводов «за» и «против» одинаковое количество.

— Смерти нет, — с силой промолвил Йошт.

Наступило долгое, погруженное в себя молчание.

Тем временем солнце, описав дугу над ущельем, скрылось за его зазубренным краем.

— Уже поздно, — заметил Йошт, — тени выходят с гор. Тебе пора отдохнуть, ты утомлен ездой.

На том и закончился наш памятный разговор. С тех пор мы ни разу не касались вечных вопросов, не вспоминали о пугающем ясновидческом даре. Я избегал дискуссий на эту тему, которая Йошта заметно нервировала. Но однажды он сам напомнил мне о своих невеселых способностях.

Случилось это десять лет назад, в середине лета, в июле. Все детали я помню с исключительной точностью — они навсегда врезались в мою душу.

Была среда, 13 июля, праздничный день. Я, как обычно, приехал утром, мы собирались вместе наведаться с ружьишком в соседнюю балку, где объявились дикие кабаны. Йошта я застал в настроении серьезном и сосредоточенном. Говорил он мало, словно поглощенный какой-то упорной заботой, стрелял плохо, рассеянно, часто мазал. Вечером на прощанье с чувством пожал мне руку и подал запечатанное письмо в конверте без адреса.

— Послушай, Роман, — начал он дрожащим от волнения голосом, — в моей жизни могут наступить важные перемены. Возможно, мне придется выехать отсюда надолго, сменить место обитания. Если такое и впрямь случится, ты вскроешь конверт и отошлешь письмо по адресу, указанному внутри. Сам я этого сделать не в состоянии по причине, которой пока назвать не могу. Позднее ты все поймешь.