Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра - Стефан Грабинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последние слова он пробормотал вполголоса, для одного себя, и замолчал. Лишь гудели рельсы да перестукивались колеса.
— Дамы и господа! — продолжил Вюр. — Наступила торжественная минута: неутолимая жажда жизни, движения наконец-то будет утолена. Поезд принадлежит только нам — и безраздельно нам; организм поезда целиком очищен от чуждых, инертных или враждебных стихий. С нами лишь одна жестокая стихия тупикового пути и его мощь. Эта мощь незамедлительно явит себя. Кто не готов, пусть вовремя отступит; через несколько минут будет поздно. За вашу жизнь и безопасность я ручаюсь. Дверь открыта, пространство манит… Итак? — Он окинул всех пытливым взглядом. — Итак, слабонервных нет?
Ему ответило молчание — глубокое молчание, пульсирующее учащенным дыханием двенадцати человек.
Вюр торжествующе усмехнулся:
— Прекрасно. Все остаются по доброй воле, каждый сам отвечает за свой шаг.
Пассажиры молчали. Беспокойные, лихорадочные глаза впились в стража тупиков. Одна из женщин вдруг начала истерически смеяться, Вюр взглянул строго и холодно — она умолкла. Вюр извлек из-за пазухи четырехугольный картон с картой.
— Вот наш путь до сих пор, — он показал на карте черную двойную линию. — Здесь справа точка — это Дрогичин, мы только что его миновали; вторая точка вверху, побольше, — Гронь, конечная станция на этом отрезке железной дороги. Но мы туда не доедем — нам Гронь не нужен.
Он прервал объяснения, внимательно рассматривая карту. Слушателям сделалось не по себе. Слова Вюра свинцовой тяжестью ложились на душу.
— Здесь, налево, — продолжал он объяснения, передвинув указательный палец, — цветет пунцовая линия. Видите, этот путь удаляется от главной железной дороги? Это — л и н и я т у п и к а. Сюда мы и свернем…
Он снова замолк, изучая кровавую ленту.
Гулко стучали колеса, освобожденные от земных пут: поезд удвоил скорость и с неистовой яростью пожирал пространство.
Вюр продолжал:
— Мы приблизились к апогею. Пусть каждый поудобнее сядет или лучше ляжет. Так… хорошо. — Он внимательно оглядел пассажиров, безропотно исполнивших его распоряжения. — Можно начинать. Внимание!…
Раздался адский грохот сокрушаемых вагонов, бешеный лязг кореженного железа, визг и скрежет болтов, буферов, звяканье цепей и разогнавшихся колес. С оглушительным треском в щепу крошились скамейки, выворачивались и рушились потолки, полы и стены, лопались трубы, резервуары, звенели провода, застонал отчаянный гудок локомотива…
Внезапно все смолкло, словно поглощенное самой землею, и зазвучал величественный, могучий, беспредельный гул…
И весь мир на долгое, долгое время погрузился в это гулкое извечное бытие, и, казалось, грозную песнь играют все земные водопады, и беспредельностью листвы шелестят все земные дерева… Потом все утихло, и над миром воцарилась великая тишина мрака. В пространствах немых и мертвых простерлись чьи-то невидимые ласковые руки и успокаивали, и утишали вечную печаль… И под нежной их лаской набежали мягким руном легкие волны, убаюкали, навеяли сон… Сладостный, тихий сон…
…
Профессор очнулся, недоуменно осмотрелся и обнаружил, что находится один в купе. Все вокруг сделалось неизъяснимо чуждым — необычным, неведомым, с чем еще только предстояло освоиться. К чуждому, однако, не так-то просто оказалось приспособиться — приходилось привыкать, что называется, ощупью. Похоже, оставался один выход — сменить «точку и угол зрения» на вещи. Рышпанс испытывал ощущение человека, выходящего к дневному свету после длительного путешествия по туннелю не менее мили длиной. Он протирал ослепленные темнотой глаза, как бы снимая мрак, заслонивший виденное ранее. Возвращалась память…
В мыслях одна за другой сменялись картины воспоминаний, предварившие… самое последнее: страшный гром, грохот, внезапный, заглушивший все впечатления удар…
— Значит, катастрофа! — мелькнуло неопределенно.
Профессор внимательно осмотрел себя, провел рукой по лицу, по голове — все в порядке! Никаких следов крови, никакой боли.
— Cogito — ergo sum! — заключил он.
Захотелось встать и походить по купе. Профессор опустил ноги и… повис в нескольких дюймах над полом.
— В чем дело? — пробормотал он удивленно. — Откуда невесомость? Чувствую себя легким, как перышко.
И он поднялся вверх под самый потолок.
— А где же остальные? — вспомнил он и опустился около входа в соседнее отделение.
И тут же натолкнулся на инженера, тоже парящего в нескольких сантиметрах над полом. Инженер от всего сердца пожал ему руку.
— Приветствую вас, сударь! Я вижу, вы тоже в разладе с законом тяготения?
— Ничего не поделаешь… — покорно вздохнул Рышпанс. — Вы не ранены?
— Боже сохрани! — заверил Знеславский. — Жив и здоров. Только что п р о с н у л с я.
— Ничего себе — п р о б у ж д е н и е. Хотелось бы сориентироваться, где мы, собственно, находимся?
— Я бы тоже не прочь кое-что выяснить. Мчимся, по-моему, с головокружительной скоростью.
Они выглянули в окно. Ничего не видно. Пустота. Лишь мощный холодный поток овевал вагон — поезд неистово мчался в пространстве.
— Странно, — заметил Рышпанс. — Ничего не видно. Повсюду пустота — вверху, внизу, впереди…
— Вот так феномен! Вроде сейчас день — светло, а нет ни солнца, ни тумана…
— Мы словно плывем… Который теперь час?
Оба взглянули на часы. Инженер поднял глаза на профессора и встретил такой же недоуменный взгляд.
— Не понимаю… Цифры слились в сплошную черную волнистую линию…
— И безумные стрелки плывут по ней, ничего не означая…
— Волны вечного бытия набегают одна за другой, без начала и конца…
— Нет больше времени…
— Посмотрите! — воскликнул Знеславский, показывая на противоположную стену вагона. — Через стену виден монах-аскет, помните, из наших единомышленников?
— Да, брат Юзеф, кармелит. Я с ним разговаривал. Вот и он нас заметил, улыбается и делает нам знаки. Что за парадоксальное явление! Стена прозрачна, словно стекло.
— Непрозрачности тел больше не существует, — сделал вывод инженер.
— Кажется, с непроницаемостью дело обстоит не лучше, — ответил Рышпанс, свободно проходя сквозь стену в другое отделение.
— В самом деле, — подтвердил Знеславский, следуя за ним.
Так они миновали несколько перегородок и в третьем вагоне приветствовали брата Юзефа.
Кармелит только что закончил «утреннюю» молитву и, укрепив душу, всем сердцем радовался встрече.
— Неисповедимы пути Господни! — говорил он, вознеся горе глубокие, задумчивые глаза. — Мы переживаем удивительные минуты: чудесное пробуждение. Хвала Предвечному! Где же остальные братья?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});