Святые из Ласточкиного Гнезда - Донна Эверхарт

получишь». Она оставила записку на видном месте, возле курятника. Не хотелось, чтобы что-то поколебало ее решимость, заставило передумать, – например, беспокойство за несушек. Рэй Линн разбросала вокруг кукурузу, налила побольше воды и вывела мула пастись. Наконец она села в грузовик, снова мысленно поблагодарив Уоррена за то, что тот показал ей, как заводить мотор и рулить. Взяла с приборной панели мужнину шляпу и надела на голову. Не стала ни медлить, ни оглядываться назад; завела мотор и поехала прочь от своего единственного дома, чувствуя в душе признательность Уоррену: если бы она пошла по пути, предначертанному ей в приюте, ее ждала бы пресная, будто каша на воде, жизнь, а он спас Рэй Линн от такой перспективы. Уже в который раз она поблагодарила про себя мужа, который не только подарил ей любовь и дом, но и многому научил. Впереди показался табачный амбар, и Рэй Линн долго смотрела на него. Она понимала: все, что вырвано из ее сердца после потери Уоррена, навсегда остается здесь, в этом амбаре и в маленьком домике под душистыми соснами. Рэй Линн поднесла руку к лицу и понюхала рукав рубашки – от него еще немного пахло мужем и их миром. С полными слез глазами она выехала на шоссе и двинулась на юг. Она не собиралась останавливаться, пока не доберется до Валдосты, до скипидарного лагеря Ласточкино Гнездо, о котором им рассказывал Буч, и молилась, чтобы ей удалось выдать себя за Рэя Кобба – по крайней мере, до тех пор, пока она не почувствует, что опасность миновала.

Глава 9. Дэл

Ящик был похож на склеп: в нем было темно, если не считать полосок света, которые просачивались сквозь щели и вентиляционные отверстия, просверленные над головой. И в нем воняло человеческими испражнениями и смертью после тех, кто побывал здесь прежде, тем адом, через который им пришлось пройти. Мухи с их назойливым жужжанием – вот все, что здесь было слышно. Дэл лежал, внутренне кипя от злости. Было ясно, что идиотская выходка Ворона не имела никакого отношения к пропущенным деревьям. В этом он был уверен. Десятник просто хотел настоять на своем: ему не нравится, что белый работает с цветными, вот и все. Дэл принялся исследовать свое тесное помещение. Прикинул ширину, ощупав бока, и длину, вытянув ноги, чтобы достать до края носками сапог. Осознав, насколько тесна его клетка, он тут же вспомнил зернохранилище и то, как задыхался, когда его засыпало кукурузой. До сих пор это был самый страшный момент в его жизни. Мучительна была не только нехватка свежего воздуха, но и невозможность толком пошевелиться.

Дэл лежал, крепко зажмурившись, и старался не терять спокойствия, но мысленно снова и снова измерял ящик, сравнивая свое положение с происшествием в бункере, пока наконец страх не сконцентрировался в груди и сердце не заколотилось как бешеное. Изо рта вырвался рык испуганного зверя. Риз никак не мог отделаться от воспоминания о том, как его засыпало зерном с головой, как он уже не мог дышать. Он резко стукнул кулаком по боковой стенке – раз, другой, а потом потерял всякий контроль над собой: ужас охватил его целиком, как огонь охватывает сухое дерево. Он заколотил кулаками в крышку, ногами в боковые стенки. Уже неважно было, кто его услышит и услышит ли хоть кто-нибудь. Наконец Дэл замер, тяжело дыша. Резкий, прерывистый хрип, ему самому казавшийся чужим, заполнил тесное пространство.

«Это не бункер, – сказал он себе. – Ты не в бункере».

Он вновь овладел собой и попытался прибегнуть к другому средству. Начал думать о Мерси, жене Джунипера, только не в том смысле, в каком обычно. В ней ему, среди прочего, особенно нравилось одно: спокойствие. Он вспомнил, как Мерси сидела среди кустов индийской сирени, в окружении ярких цветов, словно картина в раме, в своем светло-зеленом платье, усыпанном такими же розовыми цветами, и, медленно раскачиваясь, лущила горох. Представил кончик ее носа, изгиб плеча, тихое мурлыканье за работой. Погрузился туда, в мысли о ней, и расслабился. Все равно его протесты ни к чему хорошему не приведут, а если Суини услышит, так назло продержит его тут еще дольше, чем собирался. Потом Дэл стал прислушиваться к звукам лагеря: к стуку топора по дереву, выкрикам рабочих и пению птиц. Ждал, не появится ли кто поблизости. Наконец он начал временами проваливаться в сон.

Так прошло несколько часов. Солнце поднималось выше, и в тесном ящике становилось все жарче. Дэл вынужден был справить нужду и, вытирая с лица пот, поклялся, что отплатит за это Ворону так или иначе. Боль пульсировала в голове в такт ударам сердца, а Риз смотрел на полоски солнечного света, пробивающиеся сквозь щели: они падали под углом, и этот угол менялся по мере того, как текло время. Он вновь закрыл глаза и начал представлять себе сосновые ветви, раскачивающиеся в жарком вечернем бризе; горизонт, залитый расплавленным оранжевым солнцем… Через какое-то время он очнулся, услышав прямо над собой чей-то смех, и подумал: приснилось, должно быть. Он нахмурился и прислушался. Смех повторился, и Дэл узнал его. Он никак не отреагировал, не желая доставлять десятнику удовольствие мольбами выпустить его. Что-то подсказывало: если дойдет до такого, Ворон никогда не даст ему об этом забыть.

Смешки вдруг прекратились, а затем прямо над правым ухом раздался громкий стук. Дэл выглянул в узкую щель, тут же вспомнив, как другой человек, тот, что лежал здесь раньше и, скорее всего, здесь же и умер, смотрел на него в отчаянии и испуге. Дэл ничего не увидел. Послышался новый стук по крышке, более сильный, ритмичный, словно кто-то выплясывал на ней джигу. На лицо посыпалась пыль, и пришлось закрыть глаза.

Затем знакомый голос, к которому Дэл уже начинал испытывать брезгливое отвращение, произнес:

– Эгей, есть кто дома? – Ворон еще раз топнул ногой. – Эй? – Он заколотил кулаками по дереву. – Бог мой, да тут кто-то навонял хуже скунса! Как думаешь, чем это тут пахнет, а? А я знаю. Кто-то со страху штаны намочил!

Сквозь назойливые самодовольные насмешки Ворона пробился странно звенящий голос Балларда:

– Пиви мне прямо сказал: нельзя больше терять людей, работы невпроворот.

В голосе Суини Дэл услышал раздражение.

– Я просто хочу, чтобы он знал: сачковать ему тут никто не позволит, и получать он за такие дела будет так же, как все.

– Да брось. С каких это пор у нас ладанные сосны идут в обработку? И кстати, нам еще нужно