Приют - Татьяна Филатова

Сперва он кричал, затем он стал молить о прощении и сыпать обещания. Когда страсти улеглись, он вполне осознанно сказал, что сам подаст на развод, если ребенок снова умрет. Я согласилась.

Но родилась ты: абсолютно здоровая девочка, дыхание которой было ровное и четкое, а сердечко работало без перебоев. Тебя осматривало множество врачей, и я с замиранием своего собственного сердца каждый раз боялась услышать, что что-то не так с твоим. Но кроме кишечных колик доктора ничего не находили. И я наконец познала счастье материнства.

Мне было некогда думать о разводе, а Анатолий был этому рад. Я думаю, он как-то по-своему тебя любил, но теплых чувств особо никогда не проявлял. Все казалось идеальным, если, разумеется, не думать о том, чем промышлял твой отец.

Я не знаю, «работал» он только с нашим приютом, или же в его распоряжении были и другие источники… Я осознанно всегда отметала эти мысли. Но один раз, когда тебе было чуть меньше одного года, он прибежал домой ужасно взволнованный. От него разило спиртным, но он был в себе. Разумеется, я поинтересовалась, что же произошло, на что он ответил мне, что на какое-то время уедет из города. Для всех это должно было быть командировкой, мне же он сказал, что у «донора оказалась сводная сестра, старше его на семнадцать лет, и которая решила его забрать».

– Идиоты, – ругался он, собирая вещи, – всегда же нужно тщательно отбирать, проверять документы… Это не моя забота!

Когда я посмотрела на него непонимающим взглядом, он накричал на меня:

– Не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю! Ты прекрасно знаешь, что на все это, – он обвел руками вокруг себя, – я не вырезанием аппендикса заработал!

Я плакала, но молчала. А он уехал. И с тех пор на какое-то время я стала жить спокойно.

Деньги заканчивались, а Толик все не приезжал. К его сбережениям в банке я доступа не имела, поэтому, когда тебе было полтора года, я впервые за несколько лет устроилась на работу, а тебя отправила в детский сад.

Его не было дома год. Целый год. Я не знаю, где он был все это время и чем занимался, но однажды вечером он вернулся домой, как ни в чем ни бывало. У меня не было выбора – мне пришлось принять его, в конце концов – это была его квартира. Но я объявила ему, что теперь уж точно развод неизбежен. Теперь было иначе: я работала, а ты была абсолютно здоровым ребенком.

Я подала на развод и на раздел имущества, ведь жить нам с тобой все же было где-то необходимо. Толик вел себя очень необычно для него самого, такое поведение было ему несвойственно: он почти не сопротивлялся, был сдержанным и особо не возмущался по поводу развода. Я даже спросила его, почему он так странно себя ведет, на что он ответил: «Много работы».

Тебе было чуть больше двух лет, когда мы переехали в квартиру, которая теперь стала твоей. А еще через несколько месяцев к нам заявились неизвестные мне люди, которые искали там твоего отца. Они угрожали мне, сказали, что заберут и убьют тебя. Говорили что-то о том, что Толик кого-то не уберег… Скорее всего, он пересаживал органы какому-то влиятельному человеку или его родственнику, и пациент не выжил. Но это лишь мои предположения. Те люди ушли ни с чем, однако мне с тех пор стало очень страшно. Через пару месяцев подобные гости, но уже от другого недовольного человека, чей родственник умер от пересаженного Анатолием ему сердца, снова нанесли нам визит. На этот раз они рассказали мне причину того, что зашли к нам «в гости». В отличие от Толика, они не опасались распространяться о подобной ситуации.

Я боялась, что это будет длиться вечно. Я боялась за тебя. А потом неожиданно для меня пришли органы опеки с врачебным заключением, где было написано, что у меня – параноидная шизофрения. Их решение было неоспоримым: тебя было необходимо изъять из семьи. Из нашей маленькой семьи.

Так ты и попала в приют. Я прошла семь кругов ада, чтобы тебя вернуть, но у него, как говорится, было все схвачено. За ним стояли большие люди. Те недовольные, что наведывались к нам домой (к слову, визиты еще повторялись, однако я не могла дать им никакой информации о твоем отце по причине того, что просто не знала, где именно он тогда жил) были в меньшинстве. Те же, кому он «помог», если можно так выразиться, были ему безмерно благодарны и всячески помогали ему.

Когда в нашу квартиру наведались в пятый, не последний, раз, ища твоего отца, я впервые почувствовала облегчение от того, что ты живешь в интернате. Да, это не родной дом. Да, это не рядом с мамой. Но ты была в безопасности. Я знаю, что дети иногда там умирали. Он сам мне говорил об этом. Но я знала, что тебя он ни за что не тронет. Он имел возможность наблюдать, как ты растешь, лишив этой возможности меня. Он не боялся, что я открою рот, не боялся, что я всем расскажу правду о нем, ведь у меня стоял диагноз: шизофрения. Кто поверит больной женщине, которая сошла с ума после того, как похоронила троих детей? Чью правду предпочтут: ее или ее бывшего мужа? А я успокаивала себя мыслью, что там с тобой все будет хорошо.

Я боялась приблизиться к тебе. Боялась, что навлеку беду, боялась, что он узнает. Он не беспокоил меня, а я его. Прости мне мое малодушие. Поверь, я сполна поплатилась за это. Возможно, я и правда немного сошла с ума. Не подумай, я не оправдываюсь. И все же пишу тебе…

Да, Верочка, тебе. Кому ж еще мне писать-то? Некому больше… Ну ты у меня девочка умная, сама все понимаешь, сама все знаешь.

Ты только зла не держи. Не из-за меня, нет. Из-за себя. Нельзя жить, когда на сердце злость и обида. От обиды на сердце случаются такие болезни, какая приключилась со мной… Нужно прощать, даже если не понимаешь, как. Ради себя. Ради своей жизни. Я вот не простила его… И не прощу. Даже после смерти не прощу. А ты не повторяй моих ошибок. Незачем груз этот на душе держать.

На старости лет он стал директором приюта. Странно, правда? Монстр, который со свету детей-сирот изводил ради экспериментов своих да ради наживы,