Я не верю судьбе - Владимир Высоцкий

1974

«Сначала было Слово печали и тоски…»

   Сначала было Слово печали и тоски,   Рождалась в муках творчества планета, —   Рвались от суши в никуда огромные куски   И островами становились где-то.

И, странствуя по свету без фрахта и без флагаСквозь миллионолетья, эпохи и века,Менял свой облик остров, отшельник и бродяга.Но сохранял природу и дух материка.

   Сначала было Слово, но кончились слова.   Уже матросы Землю населяли, —   И ринулись они по сходням вверх   ==на острова.   Для красоты назвав их кораблями.

Но цепко держит берег — надежней мертвой хватки.И острова вернутся назад наверняка.На них царят морские — особые порядки.На них хранят законы и честь материка.

   Простит ли нас наука за эту параллель,   За вольность в толковании теорий, —   Но если уж сначала было слово на Земле,   То это, безусловно, — слово «море»!

1974

Очи черные

   Во хмелю слегка   Лесом правил я.   Не устал пока, —   Пел за здравие.   А умел я петь   Песни вздорные:   «Как любил я вас.   Очи черные…»

То плелись, то неслись, то трусили рысцой.И болотную слизь конь швырял мне в лицо.Только я проглочу вместе с грязью слюну,Штофу горло скручу — и опять затяну:

   «Очи черные!   Как любил я вас…»   Но — прикончил я   То, что впрок припас.   Головой тряхнул,   Чтоб слетела блажь,   И вокруг взглянул —   И присвистнув аж:

Лес стеной впереди — не пускает стена, —Кони прядут ушами, назад подают.Где просвет, где прогал — не видать ни рожна!Колют иглы меня, до костей достают.

   Коренной ты мой,   Выручай же, брат!   Ты куда, родной, —   Почему назад?!   Дождь — как яд с ветвей —   Недобром пропах.   Пристяжной моей   Волк нырнул под пах.

Вот же пьяный дурак, вот же нáлил глаза!Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь, —Из колоды моей утащили туза,Да такого туза, без которого — смерть!

   Я ору волкам:   «Побери вас прах!..» —   А коней пока   Подгоняет страх.   Шевелю кнутом —   Бью крученые   И ору притом:   «Очи черные!..»

Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс —Бубенцы плясовую играют с дуги.Ах вы кони мои, погублю же я вас, —Выносите, друзья, выносите, враги!

  …От погони той   Даже хмель иссяк.   Мы на кряж крутой —   На одних осях,   В хлопьях пены мы —   Струи в кряж лились, —Отдышались, отхрипелиДа откашлялись.

Я лошадкам забитым, что не подвели,Поклонился в копыта, до самой земли,Сбросил с воза манатки, повел в поводу…Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!

   Что за дом притих,   Погружен во мрак,   На семи лихих   Продувных ветрах,   Всеми окнами   Обратясь в овраг,   А воротами —   На проезжий тракт?

Ох, устал я, устал, — а лошадок распряг.Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!Никого, — только тень промелькнула в сеняхДа стервятник спустился и сузил круги.

   В дом заходишь как   Все равно в кабак,   А народишко —   Каждый третий — враг.   Своротят скулу,   Гость непрошеный!   Образа в углу —   И те перекошены.

И затеялся смутный, чудной разговор,Кто-то песню стонал и гитару терзал,И припадочный малый — придурок и вор —Мне тайком из-под скатерти нож показал.

   «Кто ответит мне —   Что за дом такой.   Почему — во тьме,   Как барак чумной?   Свет лампад погас,   Воздух вылился…   Али жить у вас   Разучилися?

Двери настежь у вас, а душа взаперти.Кто хозяином здесь? — напоил бы вином».А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути —И людей позабыл, — мы всегда так живем!

   Трáву кушаем,   Век — на щавеле,   Скисли душами,   Опрыщавели,   Да еще вином   Много тешились, —   Разоряли дом,   Дрались, вешались».

«Я коней заморил, — от волков ускакал.Укажите мне край, где светло от лампад,Укажите мне место, какое искал, —Где поют, а не стонут, где пол не покат».

   «О таких домах   Не слыхали мы,   Долго жить впотьмах   Привыкали мы.   Испокону мы —   В зле да шепоте,   Под иконами   В черной копоти».

И из смрада, где косо висят образа,Я башку очертя гнал, забросивши кнут,Куда кони несли да глядели глаза,И где люди живут, и — как люди живут.

…Сколько кануло, сколько схлынуло!Жизнь кидала меня — не докинула.Может, спел про вас неумело я,Очи черные, скатерть белая?!

1974

Памяти Василия Шукшина

Еще — ни холодов, ни льдин,Земля тепла, красна калина, —А в землю лег еще одинНа Новодевичьем мужчина.

Должно быть, он примет не знал, —Народец праздный суесловит, —Смерть тех из нас всех прежде ловит,Кто понарошку умирал.

Коль так, Макарыч, — не спеши,Спусти колки, ослабь зажимы,Пересними, перепиши,Переиграй, — останься живым!

Но, в слезы мужиков вгоняя,Он пулю в животе понес,Припал к земле, как верный пес…А рядом куст калины рос —Калина красная такая.

Смерть самых лучших намечает —И дергает по одному.Такой наш брат ушел во тьму! —Не поздоровилось ему, —Не буйствует и не скучает.

А был бы «Разин» в этот год…Натура где? Онега? Нарочь?Всё — печки-лавочки, Макарыч, —Такой твой парень не живет!

Вот после временной заминкиРок процедил через губу:«Снять со скуластого табу —За то, что он видал в гробуВсе панихиды и поминки.

Того, с большой душою в телеИ с тяжким грузом на горбу, —Чтоб не испытывал судьбу, —Взять утром тепленьким с постели!»

И после непременной бани,Чист перед Богом и тверез,Вдруг взял да умер он всерьез —Решительней, чем на экране.

1974

Баллада о детстве

Час зачатья я помню неточно, —Значит, память моя — однобока, —Но зачат я был ночью, порочноИ явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе, —Девять месяцев — это не лет!Первый срок отбывал я в утробе, —Ничего там хорошего нет.

   Спасибо вам, святители,   Что плюнули да дунули,   Что вдруг мои родители   Зачать меня задумали —

   В те времена укромные,   Теперь — почти былинные,   Когда срока огромные   Брели в этапы длинные.

   Их брали в ночь зачатия,   А многих — даже ранее, —   А вот живет же братия —   Моя честна компания!

Ходу, думушки резвые, ходу!Слóва, строченьки милые, слова!..В первый раз получил я свободуПо указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —Отыгрался бы на подлеце!Но родился, и жил я, и выжил, —Дом на Первой Мещанской — в конце.

   Там за стеной, за стеночкою,   За перегородочкой   Соседушка с соседочкою   Баловались водочкой.

   Все жили вровень, скромно так, —   Система коридорная,   На тридцать восемь комнаток —   Всего одна уборная.

   Здесь нá зуб зуб не попадал,   Не грела телогреечка,   Здесь я доподлинно узнал,   Почем она — копеечка.

…Не боялась сирены соседка,И привыкла к ней мать понемногу,И плевал я — здоровый трехлетка —На воздушную эту тревогу!

Да не все то, что сверху, — от Бога, —И народ «зажигалки» тушил;И как малая фронту подмога —Мой песок и дырявый кувшин.

   И било солнце в три луча,   Сквозь дыры крыш просеяно,   На Евдоким Кирилыча   И Гисю Моисеевну.

   Она ему: «Как сыновья?»   «Да без вести пропавшие!   Эх, Гиська, мы одна семья —   Вы тоже пострадавшие!

   Вы тоже — пострадавшие,   А значит — обрусевшие:   Мои — без вести павшие,   Твои — безвинно севшие».

…Я ушел от пеленок и сосок,Поживал — не забыт, не заброшен,И дразнили меня: «Недоносок», —Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я:Пленных гонят — чего ж мы дрожим?!Возвращались отцы наши, братьяПо домам — по своим да чужим…

   У тети Зины кофточка   С драконами да змеями, —   То у Попова Вовчика   Отец пришел с трофеями.

   Трофейная Япония,   Трофейная Германия…   Пришла страна Лимония,   Сплошная Чемодания!

   Взял у отца на станции   Погоны, словно цацки, я, —   А из эвакуации   Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,Похмелились — потом протрезвели.И отплакали те, кто дождались,Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, —Мы спросили — зачем? — он в ответ:«Коридоры кончаются стенкой,А тоннели — выводят на свет!»

   Пророчество папашино   Не слушал Витька с корешем —   Из коридора нашего   В тюремный коридор ушел.

   Да он всегда был спорщиком,   Припрут к стене — откажется…   Прошел он коридорчиком —   И кончил «стенкой», кажется.

   Но у отцов — свои умы,   А что до нас касательно —   На жизнь засматривались мы   Уже самостоятельно.

Все — от нас до почти годовалых —«Толковищу» вели до кровянки, —А в подвалах и полуподвалахРебятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле, —В «ремеслухе» — живи да тужи:Ни дерзнуть, ни рискнуть, — но рискнулиИз напильников делать ножи.

   Они воткнутся в легкие,   От никотина черные,   Но рукоятки легкие   Трехцветные наборные…

   Вели дела обменные   Сопливые острожники —   На стройке немцы пленные   На хлеб меняли ножики.

   Сперва играли в «фантики»,   В «пристенок» с крохоборами, —   И вот ушли романтики   Из подворотен вóрами.

…Спекулянтка была номер перший —Ни соседей, ни Бога не труся,Жизнь закончила миллионершей —Пересветова тетя Маруся.

У Маруси за стенкой говели, —И она там втихую пила…А упала она — возле двери, —Некрасиво так, зло умерла.

   Нажива — как наркотика, —   Не выдержала этого   Богатенькая тетенька   Маруся Пересветова.

   Но было все обыденно:   Заглянет кто — расстроится.   Особенно обидело   Богатство — метростроевца.

   Он дом сломал, а нам сказал:   «У вас носы не вытерты,   А я, за что я воевал?!» —   И разные эпитеты.

…Было время — и были подвалы,Было дело — и цены снижали,И текли куда надо каналы,И в конце куда надо впадали.Дети бывших старшин да майоровДо ледовых широт поднялúсь,Потому что из тех коридоров,Им казалось, сподручнее — вниз.

1975