Год кометы и битва четырех царей - Альваро Кункейро

— Бедняжка, она же в таких вещах ничего не понимает, откуда ей знать? Только напугалась она.

— Ну, это пройдет. И завтра же идите с ней в город, пусть выберет себе новое платье.

— И тот, кто на ней женится, получит нераспустившийся бутон?

— Без всякого сомненья!

— А то я как-то на рынке поговорила с одной старухой, не раз видела, как она покупает баклажаны, так вот она умеет делать так, что всякий новобрачный находит бутон нераспустившимся, она уже не одного чужеземца провела. Берет двенадцать песо. Это дорого?

— Нет, не дорого. Я тебе их дам, только чтобы тебя успокоить.

— И не будете пользоваться девочкой?

— Нет, конечно. Вы же у меня в доме!

— Да, хозяин. Девочка напугана, боится даже выходить из своей комнаты, чтобы подать вам суп. Я ее выкупаю в камфорной воде, это как раз то, что ей нужно!

Паулос еще и еще раз перебирал в памяти все, что с ним случилось, обсуждал сам с собой темные места. И всякий раз задавал себе вопрос: а какое отношение имеет приход единорога, даже если причина его — влияние кометы, на судьбу города в ближайшем будущем? Какие факты важны и какие выводы можно сделать? Паулоса захватила правдоподобность происшедшего с ним, и он уже не осмеливался считать все это сном. Рассказать Марии? Он поднес правую руку ко лбу, как бы помогая мысли — не появится ли какая-нибудь идея, которая позволила бы разрешить вопрос, и вдруг остолбенел: проведя рукой по лбу слева направо и справа налево, он безотчетно поднял руку, чтобы погладить рог, который на мгновенье ощутил под рукой как что-то теплое. Бросился к зеркалу. Нет, он не единорог. Над широким лбом — лишь зачесанные назад волосы. Это было всего лишь инстинктивное движение руки, оставшееся от его мимолетного пребывания в естестве единорога!

Паулос добился у Консулата еще одной недели для изучения знака единорога. Он терпеть не мог книги, в которых можно было найти то или иное толкование, вместо этого часами лежал в постели и раздумывал, какое значение имело это событие не только для его духа и души, ибо теперь он не сомневался, что наряду с придуманным, приснившимся и сочиненным имело место и нечто реальное, хотя и непостижимое: он действительно превращался в единорога. Стало быть, Паулос должен был искать ответа в себе самом, в своих чаяниях и снах, в своей склонности к мечтаниям. Паулос, превратившийся в единорога — «в настоящего единорога», как говорил он сам себе, — пережил нечто, касавшееся только его одного, а именно: сон, в котором он видел нагую Мелусину, протягивавшую ему яблоко, он помнил свой чувственный порыв и строгий отеческий голос, сдержавший его… Да, именно отеческий. Никогда до той минуты не вспоминал он голос отца. Вообще ничего об отце не помнил, тем не менее узнал его голос.

— Мистраль!

Пойнтер прибегал и укладывался у ног хозяина, положив голову между передними лапами.

Однако что бы мог сказать тот другой, лесной единорог, примчавшийся ночью с далеких гор на тополиную аллею, чтобы склонить голову на колени Мелусины? Как его спросишь! Какой-то священник, говоря об избиении младенцев, упоминал и о смерти единорога от руки притаившегося в засаде охотника как раз в ту минуту, когда олень спал, положив голову на колени девушки. Другой священник, восхваляя святую простоту и жизнерадостную непосредственность единорога, пояснял, что даже самая добродетельная и чистая душа не должна быть излишне доверчивой и беззаботной, ибо во сне никто не хозяин своего сердца и даже святому могут привидеться непристойные картины, открытки с обнаженными красавицами, оргии, словом — целый sexs hop[67].

«Спит святой единорог на коленях девственницы, и его, сонного, поражает смертоносная стрела. Так и к человеку приходит внезапная смерть!»

Не очень ясна была мысль проповедника, ведь никто не волен запретить себе видеть сны, никто не может предпочесть одного кота в мешке другому. Тем не менее будем исходить из того, что единорог — в известном смысле образ смерти. Так что же провозвестит Паулос городу? Что-нибудь вроде египетской моровой язвы, несущей внезапную смерть первенцам? Чуму? Войну? В первом и втором случаях Паулос обязан был не только объявить о бедствии, но и указать, какими средствами надлежит с ним бороться. К тому же первенцы не начнут умирать, и чума не придет ни с того ни с сего. Оставалась война, битва в дальних краях, откуда Паулос слал бы весточки городу с почтовыми голубями. Предположим, какой-то царь сказал:

«Я возвращу копье свое в оружейную палату не раньше, чем все города мира, в которых есть мост, подчинятся моей короне».

Примерно так. В этом случае город будет заинтересован в исходе битвы, хоть и не будет в ней участвовать; о кровопролитных сражениях, грозных военачальниках, о своей свободе или грозящем порабощении городские власти будут узнавать от Паулоса Соискателя через голубя, которого он будет посылать из-за Снежных гор, из Герцинского леса, с островов Улисса, из большого дворца византийского императора, из садов первосвященника Иоанна[68]. Для борьбы с царем, который хочет подчинить себе всякий город, где есть мост, надо будет искать союзников. Одним из них наверняка будет Юлий Цезарь. У царя, решившего завоевать все города с мостами, тоже, надо полагать, будут союзники. Паулос уже видел мысленным взором поле брани и армии воюющих сторон. Равнина, пересеваемая широкой рекой. Тут и там, на излучинах, Паулос узнавал черные тополя и ивы. На западе виднелось широкое устье, до берегам — поросшие соснами холмы, а на юге, откуда Паулос наблюдал, как развертываются войска, — пшеничные поля и отроги гор, где растет дубняк. Был канун битвы, и Юлий Цезарь, как и другие властители, слез с коня у своей палатки.

Когда Паулос начал подыскивать имена другим монархам, в наружную дверь постучали. Так как Клаудина и Мелусина ушли к портнихе Эфихении, Паулос пошел открывать сам.

— Добрый день, я — сборщик налога за уборку мусора.

И пришедший протянул Паулосу свое удостоверение. От него исходил крепкий винный дух.

— Кроме налога вы еще и мусор собираете?

— Да, ваша милость.

— А можете вы сейчас же забрать с собой вот это?

И Паулос показал сборщику налога и мусора голову оленя, собственноручно переделанную им в голову единорога. Морда помялась, и один глаз выпал. Однако на роге, с которого Паулос срезал ответвления и наросты, остались вроде бы молодые побеги, какие бывают у растений, например у камелий. Паулосу показалось, что из пустой глазницы выходит лучик света.

— Конечно, — сказал сборщик налога, — у меня с собой сумка нового образца.

И он извлек из портфеля сложенную в несколько раз матерчатую сумку и развернул. На сумке был изображен герб города, а под ним — надпись: «Служба уборки».

— Из английской непромокаемой ткани, с застежкой «молния», — пояснил сборщик.

— Прекрасно, унесите эту голову, вот вам за дополнительные хлопоты…

И Паулос дал сборщику налога на чай. Тот сунул оленью голову в сумку и продемонстрировал, как действует «молния».

— Куда вы намерены ее выбросить?

— А если сжечь?

— Лучше не придумаешь!

Паулос проводил мусорщика и закрыл за ним дверь. Возвращаясь, увидел на второй ступеньке лестницы, ведущей во дворик, стеклянный глаз поддельного единорога. Паулос заметил, что глаз смотрит на него насмешливо, поворачивается ему вслед. И вдруг глаз потух; тогда Паулос, вернувшись на несколько ступенек вниз, поддал его носком ботинка. Потом открыл дверь и швырнул глаз в сточный желоб.

Когда Паулос так поступил со стеклянным глазом единорога, он не удивился бы, если бы глаз что-нибудь сказал. Но тот смолчал. Паулос не услышал даже стука стекляшки о каменное дно желоба. От недавних дождей камни покрылись толстым слоем грязи.

ЦАРИ-ВОИТЕЛИ

Консулы собрались у выходящих к мосту городских ворот, чтобы проводить Паулоса. Он-то задумал свой отъезд так, чтобы весь город увидел, как богат чудесами год кометы. Английский эстамп, изображающий коня со звездочкой на лбу, по имени Ахиллес, должен был висеть на дорожном столбе с солнечными часами у входа на мост, по правую руку, если входить в город по Римской дороге. Когда все жители города во главе с консулами соберутся, дабы проводить его, Паулос попросит разрешения приблизиться к даме в черном, которая будет стоять в некотором отдалении на дороге, идущей вдоль городской стены, под ближайшим кипарисом. Щеглы, облюбовавшие себе это дерево, как видно, приняли ее за маленький кипарис и садятся то на кипарис, то на нее. Паулос подойдет к Марии, поднимет закрывавшую ее лицо вуаль и нежно поцелует даму своего, сердца. Потом станет на одно колено и наклонит голову, а Мария пойдет к Батарейным воротам в сопровождении шести других дам. Щеглы зависнут в воздухе, не зная, куда садиться. Паулос подойдет к английской картине, произнесет нужные слова, и Ахиллес оживет и соскочит с картины на дорогу, резвый, норовистый шестилеток в расцвете сил. Паулос сядет в седло и поднимет руку, прощаясь с городом, притихшим ввиду торжественности момента: паладин отправляется в дальние края на поле битвы, где будет решаться судьба города и его жителей. За Паулосом поедет слуга, который повезет, подвесив на палку, две клетки по два почтовых голубя в каждой. И тут Паулос подумал о том, что, когда его уже не будет в живых, лет через сто или больше, в лавках на площади будут продаваться эстампы, где он будет изображен на коне, с поднятой рукой и глядящим на город, дома и колокольни которого карабкаются вверх по холму. Внизу могла бы быть надпись: