Фамильный оберег. Закат цвета фламинго - Ирина Мельникова

Воевода махнул рукой и что-то сердито пробормотал. Мирон не разобрал ни слова, потому что его внимание привлек неказистый человечишка в армяке и войлочном колпаке. Он почти скатился с откоса. И уже от подъемного моста принялся что-то кричать и размахивать руками.

– Егорка-толмач спешит, – сказал Сытов. – Не иначе что-то стряслось!

И голова, и воевода размашисто перекрестились.

– Иван Данилыч, – задыхаясь, прокричал на подходе толмач, – вести принесли дальние лазутчики, вести жуткие…

– Что сказывают? Измена? – подступил воевода к толмачу.

Был он на две головы выше, и толмач рядом с ним совсем скукожился от страха.

– Не вели казнить, Иван Данилыч! – Губы Егорки тряслись, и он едва справлялся со словами. – Лазутчик Кешка Максюк из-под Саян-камня прибыл. Красную стрелу перехватил…

– Лихо! – пробормотал Козьма Демьяныч. – Лихо разбудили! – И снова перекрестился.

Иван Данилович гневно свел брови, фыркнул и крикнул уставщику:

– Смотри мне, чтоб к вечеру каркас доской обшили! Спущусь, самолично проверю!

Направившись к подъемному мосту, махнул рукой:

– За мной! Счас Кешку пытать буду. Чует мое сердце, большая беда идет, – и обвел взглядом Мирона, затем Козьму.

Мирон встретил его взгляд спокойно, а вот письменный голова опустил глаза долу. Знал старый выжига: коль Иван Данилыч теребит всклоченную бороду, ноздри раздувает, подобно запаленному жеребцу, то примета черная, к худу.

– Чего молчишь? – озлился на Сытова воевода. – Думаешь, отвод глаз это? Подвох какой-то?

– Не иначе, подвох! – вздохнул голова.

Мирон промолчал. Зачем болтать впустую, пока ничего не смыслишь в здешних делах? Впрочем, его мнением никто особо не интересовался.

Глава 9

Они поднялись в приказную избу, где их поджидал Кешка Максюк – жилистый казак лет тридцати от роду с уродливым шрамом, перечеркнувшим левую щеку от виска до подбородка. Подтянутая рубцом верхняя губа обнажала гнилые зубы, маленькие глазки суетливо бегали, но страха в них не было. Слыл Кешка отчаянным малым, а судя по тонкому ножевому шраму чуть ниже кадыка и отсутствию двух пальцев на левой руке, знал толк в драках и боевых схватках.

– Ну, докладай! – приказал воевода, усаживаясь за казенный, крытый зеленым сукном стол.

Письменный голова устроился на лавке у стены. Мирон, подумав, прошел к столу и сел рядом с воеводой, определив свое место в здешней иерархии. Толмач примостился на пороге.

Казак обвел их быстрым взглядом, словно приценивался. Зыркнул любопытным глазом на Мирона. Что за птица-синица? Какого роду-племени? И, сделав вывод, обратился к воеводе:

– Чарку бы испить?

Голос у казака был с хрипотцой, как у людей, долго бывших на свежем воздухе. И в жару, и в лютую стужу.

– Подай ему водки, – кивнул толмачу Костомаров.

Тот скрылся за дверью, а воевода с нетерпением посмотрел на Кешку:

– Сказывай, что узнал? Какие дела у кыргызов? Что затевают?

Казак степенно принял от толмача серебряный поднос с серебряной же чаркой на нем, выпил водку, крякнул от души и, разгладив с довольным видом усы и бороду, выложил на стол боевую стрелу с красным оперением и резным железным наконечником. На ней четко выделялись с десяток или чуть больше зарубок.

Мирон заметил, как побелел воевода, взяв стрелу в руки, и с каким вниманием разглядывает ее. А когда он заговорил, губы тряслись от гнева:

– Воевать нас вздумала, орда тарабарская? Рать собирает по стреле? – Он схватил стрелу и сломал о колено. Обломки бросил на стол. – Надоело в мире-покое жить? Терпежу нету теплой кровушки испить да чужим добром поживиться? Ничего, хребты-то поломаем!

– Прости дурака Кешку, – склонил шальную голову казак, – что речи твои перебиваю, но шибко все кыргызы ноне в обиде. Даем-де ясак, говорят, один государю в Краснокаменный городок, другой Алтыну-царю, а третий – черным калмакам Равдан-хана. Так еще ясатчики большереченские да кузнецкие притесняют. По зиме, слышь-ка, к езсерским кыргызам нагрянул сын боярский из Кузнецкого уезда, велел по десять соболей с человека давать. А их, езсерцев, всего-то двести луков, и по десять соболей им дать не из чего. Кыргызы, знамо дело, люди степные, служивые, живут на конях, зверя не добывают. Сами ясак берут мехами с кыштымов, что по тайгам живут. Только у кыргызов после платежа государева ясака и по договору, что положено калмакам, на руки остается совсем ничего. А тут Алтын-хан наседает. Тоже албан требует. Вместо соболей всякую рухлядь подчистую мунгалы забирают: и коней добрых, и платье, и котлы. И женок, и детей тож уводят.

Мирон заметил, как переглянулись воевода и письменный голова, и спросил:

– Выходит, кыргызы троеданцы?

– Слушай их, Миронушка! – усмехнулся воевода. – Им бы только ябеды государю слать. А сами так и глядят, чтобы ясак утаить. Калмакам говорят, дескать, орысы, то бишь русские, все забрали, нашим – калмаки метлой прошлись. Алтын-ханы свое отнять норовят. Где плохо лежит, завсегда урвут.

– Калмацкий контайша Равдан собирал давеча кыргызских князцев в своей урге на Черном Июсе. Не было Корчун-бега, говорят, хворь прихватила, Теркен-бега с Чаадарских улусов да Эпчея, что сейчас под острогом стоит.

– А как же Искер? – спросил воевода. – Сам был или своих людей присылал?

– Искер и остальные князцы шертовали калмакам со всеми улусными людьми, только Корчуновы улусные люди все торговались. Опаска у них была против государевых людей идти, – сообщил Кешка. – Говорят, казаки их земли разорят, юрты пожгут, женок и детей в полон возьмут. Контайша шибко разгневался, слышал, велел всех камчой бить. А еще посулил весь живот отобрать, а улус Корчун-бега со всеми его людишками в китайские земли запродать, чтобы опустели их земли на веки вечные. Тогда и Корчуновы люди шертовал [32] калмакам. После послали красную стрелу по всем улусам да аймакам и собрали рать великую, конную. Сказывают, Краснокаменному острогу не стоять на кыргызской землице. По слухам, пять ден пути до городка осталось. Как реки вскроются, так и объявятся.

– Остроги, остроги нужно строить, – воевода с размаху опустил тяжелый кулак на стол. – Дальше на юг, под Саян-камень. На калмацких и мунгальских сакма [33] Все пути перекрыть. Одним Краснокаменском нам эту орду не сдержать. Джунгары только лучников тыщи две-три выставят, наши пушки-пукалки их не возьмут. Мы на открытом месте сечи боимся, а мунгалы и калмаки в чистом поле горазды воевать. И осаду держат умеючи. Обложат со всех сторон, еще и стены подпалят. – Он истово перекрестился и плюнул через плечо: – Тьфу, тьфу, тьфу, нечистая сила! – И тяжело вздохнул: – Не те у нас силы, не те… Самопалы ржавые, пушки-маломерки супротив калмацких что рогатка супротив мушкета. Запасов свинцовых и пороховых тоже кот наплакал.