И будет день - Ранджит Дхармакирти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А если речь заходила о семье Описара Раляхами, кто-нибудь из крестьян обязательно говорил: «Уж кто-кто, а Бандусена, хоть и сын Описара Раляхами, нисколько не гордый. Свой парень… Не то что эта заносчивая учителка». Когда Бандусена появлялся в их компании, они радушно встречали его и предлагали выкурить сигарету или пожевать бетеля.
Хотя Бандусена и Саттихами трудились в поте лица, того, что они получали со своего участка, им на жизнь не хватало. Раз в два месяца они собирали и продавали кокосовые орехи. Последние несколько лет за старыми пальмами никто не ухаживал, и Бандусена и Саттихами собирали за сезон не больше двухсот орехов. Некоторые пальмы были такие старые, что совсем ничего не давали. Их следовало вырубить и посадить новые, но для этого нужны были деньги, да и ждать пришлось бы не один год.
Саттихами постоянно заводила разговоры о том, не наняться ли ей, несмотря на беременность, на каучуковую плантацию собирать латекс. Но Бандусена и слушать не хотел.
— Ты пойдешь на плантацию, а я, твой муж, буду ковыряться на участке и ждать, пока ты принесешь деньги! Лучше и не придумаешь!
— Ничего страшного. На плантации много замужних женщин работает. Да и работа привычная.
— А я вот что думаю. Поднакопим немного денег и купим быка. Повозку обещала дать мама — она у них все равно без дела стоит. Извоз — дело надежное. И в нашей деревне работы хватит. Даже если только возить скорлупу кокосовых орехов на фабрику, и то в накладе не останешься.
— Прежде подумай хорошенько. Ведь извозом занимаются, когда уж ничего другого не остается. Самая неблагодарная работа. Люди скажут, это я довела тебя до такой жизни. А уж как Ясомэникэ изгаляться будет!
Бандусена совсем упустил из виду, что его решение вызовет досаду у Ясомэникэ, и теперь, представив себе, как она пуще прежнего взъярится на него, довольно усмехнулся: «Наука тебе будет, сестричка!» А вслух произнес:
— Какое нам дело, кто что скажет. Никакой работы не нужно чураться.
Саттихами не раз еще пыталась отговорить Бандусену, но у нее ничего не вышло: после очередного сбора и продажи кокосовых орехов Бандусена прибавил к вырученным деньгам все их сбережения и купил быка. Бык был слабоват и невзрачен на вид, но, поскольку у Бандусены было всего 170 рупий, покупку можно было считать удачной. В деревне, кроме Бандусены, извозом занималось только двое крестьян, и работы хватало. Однако не все оказалось таким простым и легким, как представлялось со стороны. Чтобы оправдать расходы на корм быку и заработать хоть самую малость, нужно было отвозить на фабрику не меньше четырех повозок скорлупы в день, а трудиться приходилось от зари до зари.
О том, что Бандусена занялся извозом, в деревне судачили несколько недель подряд. Некоторые злорадствовали: мол, выходец из некогда богатой и влиятельной семьи вынужден теперь заниматься тяжелой и малопочтенной работой, но большинство, особенно такие же бедняки, каким стал теперь Бандусена, сочувствовали ему. Шептались об этом и в школе, где учительствовала Ясомэникэ. С трудом подавляя досаду и раздражение, Ясомэникэ пожимала плечами и, словно ей было безразлично, с улыбкой говорила:
— Какое нам дело, что вытворяет Бандусена! Жаль только, память отца позорит.
По ее мнению, Бандусене лучше было сидеть дома и голодать, чем браться за работу, которой занимались бедняки.
Но один случай заставил ее смягчиться по отношению к Бандусене. Как-то, возвращаясь из школы, Ясомэникэ увидела двигавшуюся ей навстречу повозку, груженную скорлупой кокосовых орехов. Она в жизни своей не видела так много скорлупы. Чтобы увеличить емкость повозки, к ее бортам были вертикально привязаны ветки кокосовой пальмы, которые прогнулись наружу от огромного количества наваленной скорлупы, и повозка походила на небольшой холм, стоящий на своей вершине. В передней ее части прогнувшиеся ветки нависали над быком, который с трудом тащил эту махину. Ясомэникэ мысленно отругала возницу — совсем не жалеет бедное животное!
Спускаясь с небольшого возвышения, возница упирался плечом в край повозки изо всех сил, не давая ей быстро катиться вниз, и натягивал веревку, обмотанную вокруг морды быка, чтобы тот не опустил голову и ярмо не соскользнуло с его шеи. На вознице был грязный саронг, края которого были подоткнуты под пояс, волосы растрепаны, по голым плечам струился пот.
И только когда возница повернул к Ясомэникэ свое лицо, искаженное гримасой нечеловеческого напряжения, она узнала его — это был Бандусена. Непроизвольно Ясомэникэ прикрылась пачкой книжек, которые несла в руке. Увидел ли ее Бандусена? Пройдя несколько шагов, она остановилась и достала носовой платок — у Бандусены был такой жалкий и измученный вид, что на ее глаза навернулись слезы.
Поскрипывая, повозка поехала дальше, и только на влажной гальке проселочной дороги — недавно прошел небольшой дождь — остались две глубокие колеи, которые, не пересекаясь и не удаляясь друг от друга, тянулись насколько хватал глаз.
Прежде чем идти дальше, Ясомэникэ оглянулась. Ей показалось, будто повозка стоит на место. «Может, что случилось?» — с тревогой подумала она, но тут же подавила в себе желание подбежать и посмотреть, в чем там дело, круто повернулась и зашагала вперед. Всю оставшуюся дорогу до дома перед глазами у нее стояли перегруженная повозка и измученный, обливающийся потом Бандусена, который нечеловеческим усилием не давал ей скатиться вниз. И постепенно накопившуюся годами злобу и неприязнь к брату вытеснило сочувствие к нему. Но ненависть к Саттихами стала еще острее. Ведь источником всех невзгод и позора брата была именно эта женщина. «Правду тогда говорили, что эта ведьма вместе со своей матерью опоили Бандусену каким-то зельем, чтобы заполучить к себе в женишки», — повторяла про себя Ясомэникэ.
В тот же день за обедом Ясомэникэ рассказала Описара Хаминэ, как она встретила старшего брата по дороге из школы.
— Он совсем не жалеет себя, — вздохнула Ясомэникэ, закончив свой рассказ. — Что бы он ни натворил, мое сердце готово было разорваться от жалости, когда я его увидела. Эта ведьма погубит его.
— Что толку браниться, — возразила Описара Хаминэ. — Раз поженились, им теперь жить
