Двое из будущего. 1904-... (СИ) - Казакевич Максим Валерьевич

Вскоре я затащил одного матроса, потом второго. Они также сели за весла и дело пошло веселей. Минут десять мы ходили вокруг «Решительного», спасали православных. Рядом ходила шлюпки полные японцев. Те повторяли за нами, подбирали своих, отталкивая веслами наших матросов.

Всех мы взять в шлюпку не смогли. Она вскоре набилась до отказа и потому пришлось грести к берегу. Там сошла основная масса матросов, там же остался и я. Те же кто не был ранен и был в силах, взялись за весла и пошли спасать остальных. Но как оказалось позже, идти им в сторону «Решительного» был уже не зачем. Там вовсю трудились китайские шлюпки и джонки. Те ходили по воде, вытаскивая всех подряд.

Весь Чифу поднялся от прокатившегося над рейдом мощного взрыва. Кто-то высыпал на берег поглазеть, кто-то забегал туда-сюда. Появилось много иностранцев, высматривающих детали происходящего. Наш «Решительный» после подрыва так и не затонул. Зачерпнув носом воду, погрузившись им и обнажив ходовые винты, он все же остался на плаву. И с берега было неплохо видно, что к нему подошли японские корабли.

Позже я узнал, что дважды раненый в ногу Рощаковский отплыл от стремительно погружающегося миноносца и попытался спастись на какой-то китайской джонке. Но там рыбаки его испугались и, шлепая по воде бамбуковыми шестами, от себя отогнали. Спустя какое-то время его подобрал катер, спущенный с китайского крейсера. Там ему оказали первую помощь, провели небольшой допрос и утром отправили на берег в госпиталь при католической миссии.

Следующий днем город гудел словно встревоженный улей. Все разговоры только и шли о неслыханной японской наглости. И многие иностранцы, что здесь обитали, стали вдруг проявлять симпатию к нашим морякам, осуждая вероломство азиатского противника. Всем стало в какой-то миг понятно, что все это стремление японцев выглядеть по-европейски, это всего лишь мишура, обманка. Варварская сущность, азиатская хитрость и настоящее отношение к международным законам стала вдруг всем очевидна. Журналисты, что толпою ходили по городу, ища свидетелей и участников происшествия, молниями слали телеграммы по миру, где в красках описывали коварство японского командования и храбрость наших моряков.

На рассвете, когда все более или менее пришло в норму, я отправился в гостиницу, благо та была под боком. Там я скинул с себя мокрое и отдал на стирку, сушку и глажку. А так как запасного белья кроме нижнего я с собою не взял, то и вышло, что я временно оказался заперт в собственном номере. Здесь-то меня и нашел переполошенный Петро, без стука ворвавшись в дверь. Увидел меня спокойно сидящего в халате и попивающего крепкий кофе, и успокоено выдохнул:

— Ну, слава богу, с вами все в порядке. А то мне понарассказали небылиц.

— Со мною все в порядке, — с легкой усмешкой ответил я тому, кто должен был по идее меня охранять. Но в укор я ему это не ставил — сам ведь отпустил. — Ты сам-то где был? С Юн?

— Ну, да…, с ней, — не стал он скрывать. — А вы здесь всю ночь были? Никуда не выходили?

— Ну, почему же? Вот на «Решительном» ночью был, с японцами подрался немного.

— Так это правда! — скрежетнул он зубами, и было непонятно то ли он жалеет, что оставил меня без присмотра, то ли был недоволен тем, что самому не удалось почесать кулаки об японские морды.

— Правда. А так разве не видно?

И только теперь он вгляделся в мое лицо. Издалека, да затененное шторой оно казалось нормальным, но едва я пододвинулся под луч солнца, как Петро ахнул:

— Да… твою… бога душу мать!

Мое лицо в драке пострадало. На нем были ссадины на скуле и щеке, левый глаз слегка заплывший и затянувшийся свежим синяком, нижняя губа припухла. Все это было хоть и страшно на вид, но на самом деле ничего серьезного — неделя и лицо в норме. Больше всего меня сейчас беспокоил затылок, который нещадно ломила боль. Прикасаться даже легонько пальцами к нему было неприятно. И я к Петру повернулся спиной и попросил:

— Глянь, что там. Страшно?

Он подошел, оценил старания безымянного японца, присвистнул:

— Вам бы ко врачу, Василь Иваныч.

— Что там?

— Зашиться бы вам не мешало. Кто-то вам хорошо черепушку раскроил.

Я на самом деле думал, что там, на затылке просто большой синяк и огромная шишка. Прикасаться к ней было больно и больно было крутить головой. Думал, что пройдет и потому после того как я оказался на береге никому себя не показывал. А, выходит, надо было. Некоторые наши матросы оказались ранены и о них вскоре позаботились местные власти. Когда на берег прибежала полиция, когда прибежал местный губернатор, он же дацун, когда к берегу пристал катер с бледным адмиралом Цао, тогда и получили матросы помощь, кого-то осмотрели и перевязали, а кого-то отправили в госпиталь. Кривящегося от боли, после схлынувшего адреналина Рощаковского с рассветом отвезли в католическую миссию. Там, говорят, был неплохой врач, который мог оперировать огнестрельные ранения. А я же, посмотрев на эту суету, поняв, что здесь лишний, просто удалился и заперся в номере, намереваясь здесь обсохнуть и, хотя бы чуть-чуть поспать. Хотя какое там — поспать? После всего случившегося я весь день буду словно заведенный вспоминать случившееся, прокручивать всю схватку в голове.

Петро сбегал к хозяину гостиницы и попросил того вызвать доктора. Пришел китайский врач, осмотрел меня, поцокал языком и принялся за лечение. Выстриг мне на затылки волосы, отмочил коросты и совсем по-европейски стал зашивать кривой иглой. Предложил мне в качестве анестезии курнуть трубочку опиума, но быв послан, молча принялся за дело. Я же, опрокинув в себя полстакана водки, скрипя зубами вытерпел всю процедуру этого экзекутора, а потом еще с ним и расплатился. Он с благодарностью принял российские рубли и пообещал заходить каждый день пока я здесь, чтобы менять повязки. С тем и ушел, довольный от неплохого заработка и от неожиданно свалившегося на него богатого клиента.

После обеда, получив свою одежду, я снова выбрался в город. С рейда подорванный миноносец исчез и не похоже было, чтобы он затонул. Если бы это случилось, то из воды бы торчали его трубы, но на поверхности тихо шли небольшие волны, не встречая никакого препятствия. Исчезли и японские корабли. Мое недоумение развеял Петро, пояснив:

— Утром япошки взяли «Решительный» на буксир и утащили.

— Он что же не затонул?

— Нет, на плаву остался. Лишь накренился на нос сильно и все.

— Значит, плохо лейтенант подорвал свой корабль, — с неудовольствием констатировал я, проезжая на рикше по берегу.

Госпиталь при католической миссии я бы в этом городе ни за что не нашел. Но рикша, услышав фамилию лейтенанта Рощаковского, все понял правильно и дотащил мое бренное тело до нужного места. Там я и напросился на встречу.

Рощаковский, однако, пользовался популярностью. В палате помимо него находился какой-то французишко, спешно на карандаш накидывающий рассказ от лица лейтенанта. А Рощаковский был в ударе, он нынче герой. Рассказывал журналисту подробности со смаком, со всеми деталями. Увидев меня в просвете приоткрытой для сквозняка двери, крикнул:

— А, Василий Иванович! Быстро, быстро заходите сюда. Нечего вам ждать как все!

А в коридоре помимо меня и Петра находилось еще несколько человек европейской внешности. Видимо тоже журналисты.

Я зашел. Журналист привстал с табуретки, представился. Рощаковский пояснил:

— Этот господин из французской газеты, берет у меня интервью.

Я кивнул, поздоровался с журналистом за руку. Рощаковский представил меня и у француза загорелись глаза. Стал что-то лапотать на своем, спрашивать меня, а я стоял и не понимал. Лейтенант же, лежа на кровати и не подумал мне переводить. Лишь спустя какое-то время он понял, что я ни слова не понимаю, спохватился:

— Боже, а все говорят, что вы в их армии служили!

— Врут, — ответил я, вспоминая, что этот слух я же сам и пустил гулять в массы.

— Так вы ни слова из того что он сказал ни поняли?