Двое из будущего. 1904-... (СИ) - Казакевич Максим Валерьевич

На верхнюю вахту бросилось сразу несколько вооруженных японцев. Они попытались вырвать из рук мичмана Андреевский стяг, но тот держал цепко и тогда они принялись забивать его прикладами. Мичман упал, подобрал под себя флаг и его спину тотчас стали охаживать тяжелые ботинки.

И я, находясь рядом с Ращаковским, не остался в стороне от битвы. С каким же наслаждением я вмазал по монголоидной шайбе Хирото, с каким удовольствием я почувствовал, как проминается его челюсть…! Это ощущение было не передаваемо, меня накрыл какой-то первобытный восторг. Никогда в жизни я не ощущал подобного. Никогда, даже в самых тяжелых и ответственных спаррингах.

Цирюльник рухнул без сознания, пуская кровавые слюни. Матрос слева от него пытался стянуть с плеча винтовку и пырнуть меня штыком, но и его я по-боксерски отправил в нокаут. Он сложился словно карточный домик.

Все это действие заняло от силы секунды три-четыре. Рощаковский все еще оседал на палубу с прострелянной ляжкой, закрывая дыру ладонью, я уже остался один на один с японским лейтенантом. Слащавая наглая улыбочка сползла с его загорелого лица и теперь в его глазах проявилась нескрываемая ненависть. Переведя взгляд на меня, он что-то мне крикнул и ткнул в мою сторону стволом револьвера. Видимо, предлагал сдаться. Он бы не промахнулся, да только времени на то, чтобы нажать спусковой крючок и спустить курок я ему не дал. Расстояние было смешное — быстрый удар ногой и револьвер, на прощание стрельнув в черное небо, улетел за борт.

Японец рассвирепел. Дернул из ножен меч и словно дубиной вознес над головой. Опять что-то крикнул.

— Хрен тебе, морда японская, — крикнул я ему в ответ и тот с резким выдохом опустил на меня холодную сталь. Так и убил бы единым движением, да только не зря меня столько гоняли с казацкой шашкой — пригодился навык. Да и японец фехтовать не умел и меч на поясе носил лишь для подтверждения статуса. Я закрылся тростью от удара, перевел его в касательный и заставил сталь уйти вниз. А когда и японца потянуло вслед за оружием, я лишь сделал небольшой шаг в сторону и коленом впечатал ему в пах. Тот издал сдавленный стон и согнулся. Меч оказался брошен и его руки непроизвольно схватились за причинное место. А затылок его вот он, прямо передо мной — словно лакомая мишень для тяжелого набалдашника трости. Туда-то я его и опустил, с хрустом отправляя наглеца в японскую нирвану.

Рощаковский тем временем справился с первым шоком. Опять поднялся на ноги. Бросил взгляд на верхнюю вахту, увидел, что там без жалости запинывают мичмана и пытаются водрузить свою тряпку, крикнул:

— Братцы, бросай желторотых за борт! Не жалей их!

И сам, не смотря на рану, схватил за шиворот подвернувшегося под руку матроса и потащил к леерам. Перегнул за его за борт и отпустил. Да только японец цепко схватился за нашего лейтенанта и утянул его с собой. Они упали в шлюпку и там продолжили борьбу. Рощаковский был и выше и сильнее и по массе значительнее и потому он сразу же подмял бедолагу под себя и принялся охаживать морду тяжелым кулаком. Японец закрывался руками, как мог, истошно пищал:

— Неть, руськи, неть! Неть!

Рощаковский лупил его, войдя в раж, почти ласково приговаривал:

— Да, сука желтопузая, да! Будешь ты у меня батюшку Императора слушаться, будешь!

А японцы все прибывали. Подходили новые шлюпки, и новый десант, словно горох, высыпал на палубу, теснил нашего брата. На Рощаковского сверху спрыгнуло сразу несколько японцев. Двоих он сокрушительными ударами свалил в воду, а остальные, навалившись, подмяли его под себя и вытолкали из шлюпки вон. Раздался всплеск, на мгновение лейтенант скрылся под черной водой, но затем вынырнул и снова попытался забраться в шлюпку. Но его отогнали прикладами. Тогда он мощными гребками поплыл к корме, в надежде с той стороны забраться на корабль.

Меня тоже одолевали японцы. Их было четверо и они были с оружием. Сняли винтовки с примкнутыми штыками и пошли на меня стеной. Не стреляли, видимо желая взять живьем. На палубе было узко, и они скорее мешали друг другу, толкались локтями. Я испытывать судьбу не стал, начал отступать, ища место, где можно будет спрятаться от пуль. Нашел такое, свернул за угол какой-то палубной надстройки и уже оттуда, рванув из потайной кобуры пистолет, открыл по наступающим огонь. Один японец рухнул, другой присел, бросая оружие из раненой руки, другие же, не сговариваясь, открыли огонь. Надстройка защитила, да и стрелки они были неважные, пули, свирепо прожужжав, прошли мимо.

Свалка шла по всему миноносцу. Наши дрались отчаянно, крушили головы и выбивали зубы тяжелыми предметами и по-крестьянски разбивали носы кулаками. Швыряли тщедушные тела за борт и приходили на помощь своим сослуживцам. Мы бы отстояли корабль при равных количествах, даже с учетом того, что у нас не было огнестрельного оружия. Но японцы все прибывали и прибывали и уже совсем скоро нас стали давить численно. Нас не убивали, места для того чтобы вскинуть ружье не было, но и не щадили. Крушили нас прикладами, когда было можно кололи штыками. Изредка слышались сухие револьверные плевки.

С кормы стал выползать злой Рощаковский. Вытягивал свое тело на палубу, матерясь как последний кочегар, выбирая себе будущую жертву. Его заметили, стали стрелять. Пули проходили мимо, не пугая лейтенанта, а лишь приводя его в еще большую степень остервенения. Лицо его исказила гримаса и он стал похож на берсерка. Он уже почти перекинулся через леера, но тут одна пуля с чавканьем влепилась в уже раненную ногу, и лейтенант сорвался обратно в черную воду.

На меня наседали. Те стрелки, что пытались достать, побоялись лезть на рожон. Отстрелив несколько патронов, они передернули затворы и взяли угол на прицел. И медленно-медленно стали подходить. Но я на них уже не обращал внимания, в этот момент я уже валялся на палубе, крошил рукоятью пистолета чьи-то кривые зубы и сам получал по затылку сокрушительные удары. Моя голова звенела, трещала, каждый удар, словно церковный набат сотрясал самый последний нерв в мозгу, но я каким-то чудом умудрялся не терять сознание. Добил того, что был подо мною и, упав в сторону, увел голову из-под очередного удара тяжелого кулака. И увидев своего обидчика, вскинул пистолет и выпустил в него две последние пули. Теперь пистолет как оружие стал бесполезен, теперь он стал всего лишь массивным кастетом. И потому встав, и зло сплюнув на палубу, я выбрал в общей сваре того, что был ближе, и вмазал ему по бритому затылку, рассекая кожу надвое, оголяя белый череп. Тело мешком упало под ноги.

И тут в недрах «Решительного» раздался мощный взрыв. Те, что были на носу корабля, не устояли и упали на палубу. А вскоре и следующий взрыв содрогнул корпус и вода стала быстро затапливать носовые отсеки. Люди поняли, что миноносец обречен и более бороться за его жизнь не имело смысла. И тогда уже и наши моряки и японские сиганули в воду. Кто-то, бросив оружие, ушел с головой в непроглядную глубину, а кто-то кому повезло, прыгнул в рядом стоящие шлюпки. И уже в шлюпках борьба разгорелась с новой силой.

Я тоже прыгнул. Ушел под воду на глубину, потом свечкой взлетел на поверхность. Рядом о борт корабля билась шлюпка и в ней шла драка. Двое японцев били прикладами нашего матроса, забивали его до смерти. Я рывков забросил тело позади них и пока они разворачивались, схватил ближайшего за шиворот и по-простому швырнул за борт. Тот нелепо взмахнув руками, с брызгами скрылся под поверхностью. Второго японца я саданул рукоятью пистолета по челюсти и также отправил в свободное плавание.

— Жив? — не глядя, спросил я матроса, что отходил от побоев.

— Жив….

— Тогда поднимайся, наших будем спасать.

Как бы ему не было больно, как бы не застилала его глаза набегающая с рассеченной брови кровь, но он беспрекословно сел за весла и, оттолкнув шлюпку от погибающего миноносца, мастерски развернул шлюпку и пошел по головам. Иногда специально, когда появлялась такая возможность, глушил веслом иноземные головы, не позволял им приблизиться.