Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея - Владимир Николаевич Крицак

У о. Мисаила куда и болезнь девалась. Он быстро сел на поезд и — был таков.

Приезжает через три дня. Рассказывает, как прощались, сколько было пролито слёз. В конце разговора, рассмеявшись, вручает мне указ о временном исполнении обязанностей настоятеля. У меня чуть волосы дыбом не встали от этой новости. Ну, а куда деваться, ведь так получилось.

О. Мисаил задумал уехать с Владыкой, а о. Иннокентий струсил принимать настоятельство в городской местности.

— Между прочим, этот приход славился на всю епархию своими разбойническими делами, — поясняет о. Серафим. — Рассказывают, что прихожане здесь убили дьякона, священника избили, у второго сорвали крест, а третьего яйцами забросали в алтаре. Кошмар!

Но я как‑то не боялся этих случаев.

Мы проводили о. Мисаила. Народа на вокзале было столько, что по перрону не пройдешь. Зашёл он в вагон, а уж чемодан ему подавали через головы. Он же благословлял всех прямо из вагона.

Остался я один. Правда, ещё со мной был Володя — парень лет тридцати, которого принял о. Мисаил пономарём. Люди нас полюбили.

А тут ещё о. Мисаил, сказав прощальное слово, упомянул и обо мне:

— Смотрите, берегите и уважайте отца Серафима. Это мой бывший послушник, он — истинный служитель и последователь Христа. Он ещё молод. Юные годы его посвящены службе Богу и людям. Помогайте ему во всём. Любите. Да будут тогда пребывать среди вас мир и тишина.

Я — настоятель Свято-Дмитриевского храма. Вот я и настоятельствовал. Правда, хоть и недолго — всего четыре месяца, а столько событий произошло.

Служба у нас в Алейске всегда была торжественная. Пел хор из 12–15 человек. Прислужников было много. Бывало, как пойдем на вход, красота: все в стихарях. Вот впереди идёт Володя с подсвечником. За ним Витя — 12 лет, дальше Коля — 7 лет и Саша — 6 лет. Все — с подсвечниками. А народ радовался и благодарил Бога.

Я начинал читать проповеди. С народом обходился очень вежливо, культурно, а главное — требы исполнял без задержки.

Вот приехал и Ваня, который провожал о. Мисаила. Стали жить втроем (третий — Владимир пономарь). Сами готовили себе обеды. Вечерами ходили иногда на речку. В общем, народ не чаял в нас души.

Вечерняя служба, то есть всенощная кончалась ночью. Нас сторож провожал с ружьём до дома. А ночью охранял не столь бдительно церковь, как наш дом. Боялись, что и нас убьют.

— Господи, — думаем себе, — кому мы нужны!

Не хотелось говорить, что мы не боимся и не надо нас охранять. Но как бы это не посчитали за бахвальство. А мы то на самом деле не боялись. Проводят нас под ружьём, заставят закрыться на все запоры. А как только уйдут, мы открываем все крючки и смеёмся. Бог миловал. Никогда не было случаев нападения. А Володя наш говорит:

— Я сам смотрю, на кого бы наброситься.

Правда, он крепкий был малый.

Вот мы и жили не тужили. Но враг рода человеческого не дремлет. Он хочет всегда мутить чистую воду. Опасным человеком для всего прихода был иеромонах Пимен (возможно, это иеромонах Пимен (Михаил Семенович Жуков) (1903–1973 годы). После закрытия храма в 1960 г. в Алейске продолжал служить на дому. Есть свидетельства, что за терпение болезней стяжал дар исцеления и прозорливости).

Жизнь он прожил в сане духовном, но целибатом, а под старость решил принять монашество. И стал иеромонахом. Несколько лет он служил здесь настоятелем, пользовался любовью среди прихожан. Но, как говорят в народе, «зажрался», стал выкидывать такие номера, что ужас только послушать.

Мутил вражонок через него весь приход. Образовалось два лагеря. Один — за него, другой — за меня. Что делать? Господи, вразуми и помоги. И помог Господь.

Люди моей стороны всячески его отталкивали от меня. А его группа подговаривали меня, чтобы допустил его до службы. И стал я угождать и тем, и другим. Кому правду скажу, кому — нет. Несколько раз разрешал служить со мной, а один раз за всенощной поставил его первым. Но народ после сильно негодовал.

На следующий раз заставил, то есть попросил его провести исповедь, что он с охотою совершил. Но получилось опять нескладно. Мои поклонники не подошли к исповеди, а был Успенский пост. Пришлось выходить самому.

Слава Богу, всех удовлетворили.

В следующий раз «Со страхом Божиим…» — выходит он, а мои не причащаются. Боже мой, что делать? Сам выходить не стал, да и неудобно. Только в конце объявил, чтобы все приготовились к завтрашнему дню причащаться: буду служить один. Хоть немного своих и обидел, зато тем угодил. Они стали иметь ко мне расположение.

Поздно вечером, чтобы никто из прихожан не видел, о. Пимен приходил ко мне на беседу. А я взаимно — к нему. Всё это не в своих корыстных целях я проделывал, а для устранения разногласия в народе.

Потом выходил освящать дома и служить молебны специально к тем людям, которые способны были устраивать бунты. Слава Богу, в приходе воцарились мир и единодушие.

Иеромонах Пимен (Михаил Семенович Жуков) 1903–1973 гг.

Но теперь враг стал наступать с другой стороны.

Вызывают меня в Барнаул к уполномоченному по делам Русской Православной Церкви при крайисполкоме, который запрещает служить и заставляет повесить замок на церковь за неподчинение советским законам. А именно за то, что служим без регистрации.

Говорю уполномоченному:

— Так