За столбами Мелькарта - Александр Немировский

— Я хочу приручить льва и сделать его своим другом, — внезапно молвил Ганнон. — Представь себе, я появляюсь в городе вместе с ним. Лучшего телохранителя трудно желать! А как приятно сознавать, что тебе послушен царь зверей![72]

Вечерело. В потемневшем небе красиво парили большие птицы. С завистью смотрел на них Ганнон. «Мне бы их крылья, — думал он, — догнать бы «Сына бури»…»

На землю спустилась ночь. Малх уже спал тревожным сном. Так всегда спят моряки, готовые по первому зову вскочить на ноги. Бокх растянулся на траве, прикрыв лицо краем плаща. Он дышал ровно, как ребёнок. Заснул и Мидаклит. Видимо, ему снился хороший сон, его тонкие губы что-то тихо шептали.

Ганнон пододвинул тюк материи, положил на него голову и погрузился в дремоту. Когда он открыл глаза, ему предстало удивительное зрелище: слева и справа мелькали огоньки.

Ганнон разбудил друзей. Молча смотрели карфагеняне на странные, внезапно появившиеся огни.

— Что это может быть? — первым нарушил молчание Мидаклит.

— Похоже на костры, — отозвался нерешительно Малх.

— Это костры чернокожих, — подтвердил Бокх. — Что-то их встревожило, и они переговариваются огнями.

Спать больше не хотелось. Тревога охватила людей.

Ганнон обратил взор к небу. По его краю шествовала огромная кровавая луна. Робкие звёздочки терялись, бледнея и вздрагивая, словно от страха, и поднимались на самую вершину небесного купола.

— Тиннит! — страстно зашептал Ганнон. — Мать всего живого! Вот моя грудь! Рази меня, только пощади Синту. Даруй ей свободу и счастье!

Мидаклит вспомнил поразившие его и Ганнона слова Бокха о том, что лев такой же человек, как и все, но только в шкуре. Раньше они казались ему наивным заблуждением. Теперь он понимал, что это древняя вера, остатки которой сохранились и у более развитых народов. Эта вера могла возникнуть в те времена, когда люди жили в степи такими же стадами, как животные, и ничем не выделяли себя от них.

В плену

Удушливо и пряно пахли травы. Они поднимались всё выше и выше. Ганнон уже не видел Бокха, шагавшего впереди, и только слышал его голос.

Так шли они уже несколько часов. Пекло солнце. Ганнон остановился, чтобы поправить сползшую завязку сандалий. Внезапно он услышал предостерегающий крик Бокха и инстинктивно сжал рукоять меча. Но было уже поздно. Кто-то сзади навалился на Ганнона, и он ощутил прикосновение голого, скользкого, как рыбья чешуя, человеческого тела. Напрягая все силы, Ганнон попытался сбросить с себя тяжесть, но в это время трава раздвинулась и ещё кто-то бросился ему под ноги. Ганнон упал. Через несколько мгновений отчаянной борьбы руки его были связаны. И, только лёжа на земле, тяжело дыша, он мог разглядеть своих противников. Это были люди с могучим телосложением. Их чёрная кожа блестела, словно смазанная жиром. Белки глаз были выпучены. Белые полосы на лбу и щеках придавали их лицам ещё более свирепое выражение.

С торжествующим криком чернокожие тащили Ганнона по земле, словно это был не живой человек, а кожаный мешок. Колючие растения царапали грудь и лицо. Ганнон стиснул зубы от боли.

И вдруг Ганнон увидел своих спутников в жалком, растерзанном виде. На груди у Бокха не было ожерелья из шакальих зубов. На правом ухе вместо привычной золотой серьги пламенела капелька крови. У Малха под глазом расплылся огромный синяк.

Чернокожие, видимо, о чём-то спорили. По мимике и жестам нетрудно догадаться, что одни — таких было меньшинство — хотят увести пленников в сторону моря, а другие предлагали отправить их в глубь страны. Ссора утихла, когда чернокожий в шапке из леопардовой шкуры, видимо, вождь что-то резко крикнул и сбросил со своей спины отнятые у карфагенян тюки материи. Те, которые хотели увести пленников к морю, подхватили эти тюки и исчезли в высокой траве.

Бокх сказал чернокожему в шапке из леопардовой шкуры несколько слов. Тот в недоумении вытаращил глаза.

— Не понимает! — огорчённо промолвил маврузий. — Они говорят на незнакомом мне языке.

Мидаклит опустил голову. Эллин почувствовал, что теперь ничто не может их спасти. «Почему этот дикарь в шапке из леопардовой шкуры так добивался, чтобы мы достались ему? Он даже не пожалел материи и меча. Может быть, это вождь племени людоедов, обитающих где-нибудь в глубине страны?»

Два дня и две ночи чернокожие вели пленников в глубь страны. Тропинка пробивалась сквозь траву, опалённую солнцем. Она разрезала заросли, поднималась на каменистые холмы. Дикари не считались с тем, что их пленники устали и были голодны. Если они замедляли шаг, их подталкивали палками и кулаками. На каждого из карфагенян приходилось не менее пяти чернокожих, и о бегстве нечего было и помышлять.

К полудню пленников привели в селение. Это было несколько десятков жалких хижин с камышовыми крышами. Женщины злобно набросились на пленников. И если бы карфагенян не втолкнули в какую-то хижину, эти чернокожие фурии, наверное, растерзали бы их.

Внутри хижины было темно. Только острые пучки света пробивались через щели, освещая плетёные стены и земляной пол. Вскоре скрипнул отодвигаемый засов. Дверь открылась, и чёрная рука поставила на пол выдолбленную тыкву с водой.

Ганнон мгновенно высунул голову наружу. Хижину огибал частокол. На кольях торчали человеческие головы, мужские и женские. Одни, видимо, были отрублены совсем недавно, у других же провалились глазницы и высохла кожа. Ганнон с отвращением отпрянул от двери.

Снаружи задвинули засов. В хижине стало темно. Ганнон прислонился к опорному столбу, поддерживавшему кровлю. Бокх, по своему обыкновению, присел на корточки. Мидаклит и Малх легли на листья, устилавшие пол…

Гуда

Наступило утро. Солнечные лучи пробились сквозь щель, освещая четырёх пленников, сидящих на земляном полу.

Снаружи послышался протяжный гул голосов, глухие удары. Они становились всё громче и громче. Ганнон прислушался. Видимо, чернокожие колотили в барабан.

Заскрипел отодвигаемый засов. На пороге появился чернокожий в шапке из леопардовой шкуры. Он был ужасен, как дух смерти. На шее у вождя висел большой кусок синей материи. На чёрной шее ткань производила странное впечатление. Она была привезена из страны, лежащей за морями. Нет, Ганнон готов был поклясться, что этот кусок из запасов «Сына бури».

Сделав страшную гримасу, вождь показал движением руки, что настало время выйти. Ганнон поднялся первым. За ним остальные. В мутном утреннем свете, казавшемся нестерпимо ярким, глазам пленников предстало странное зрелище.

Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под чёрными ногами. Сверкали белки глаз. Хлопали в ладоши чёрные руки. Прыгали размалёванные маски. Несмотря на весь ужас перед этой устрашающей пляской, Мидаклит был немало удивлён и искусству плясунов и замечательному мастерству, с каким были сделаны маски. Некоторые из них изображали головы животных — быков, антилоп, крокодилов. Другие, таких было большинство, человеческие лица с разинутыми ртами и выпученными глазами, обведёнными белыми линиями. Что должна была обозначать эта пляска? Может быть, она имеет тот же смысл, что и театральные представления эллинов?

Двое чернокожих, торжественно ступая босыми ногами, вынесли деревянного истукана. Туловище было чёрным, а голова цвета жгучего перца с глазами и ртом, обведёнными белым. Теперь никто из карфагенян уже не сомневался в смысле всей этой церемонии: их хотят принести в жертву этому Молоху чернокожих.

Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперёд вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.

— Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! — закричал маврузий.

И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рёв. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда ещё не приближался днём к их жилью. Прошло ещё несколько томительных мгновений. Львиный рёв послышался совсем близко.

Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.

Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина — орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.

Маврузий опустился на колени.

— Гуда! Брат мой! Ты жив.

— Бежим! — крикнул Ганнон. — А то они опомнятся!

Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.

Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошёл к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.