Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

И он протянул руку с той готовой откровенностью и дружелюбием, которые всегда столь характеры итальянцам и в особенности ему. Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Боже! Мог ли я принять его руку? Я вынужден, если собираюсь играть свою роль до конца; откажись я сейчас, и он счел бы это странным и даже грубым – не стоит проигрывать игру из-за одного неверного движения. С вымученной улыбкой я нерешительно протянул руку навстречу, не сняв перчатки, и тем не менее когда он сердечно пожал ее, мою ладонь обожгло, как огнем. Я чуть было не вскрикнул от той душевной пытки, что испытал в тот момент. Но это чувство быстро исчезло – испытание позади, и я понял, что впредь должен буду обмениваться с ним рукопожатием так же часто и равнодушно, как с любым другим человеком. Лишь в первый раз это действие столь сильно повлияло на меня. Феррари моих эмоций не заметил, он находился в прекрасном расположении духа и, повернувшись к официанту, который наблюдал за нашим знакомством, он воскликнул:

«Еще кофе и пару рюмочек „Глории“, – затем, глядя на меня, он продолжил. – Вы же не против коньяка, граф? Нет? Хорошо! Вот моя карточка, – он вытащил ее из кармана и положил на стол. – Гуидо Феррари к вашим услугам – скромный небогатый художник. Давайте отпразднуем нашу встречу и выпьем за наше здоровье!»

Я кивнул. Официант исчез, чтобы принести заказ, и Феррари подвинул свой стул ближе ко мне.

«Я вижу, вы курите, – сказал он весело. – Могу я угостить вас своей сигарой? Они прекрасного сорта. Позвольте», – и он предложил мне богатый рельефный и украшенный серебром портсигар с гербом и диадемой фамилии «Романи» – с моими собственными выгравированными инициалами. Он, конечно, принадлежал прежде мне, но я взял его с чувством мрачного развлечения – я ведь не видел его со дня своей смерти!

«Прекрасная старинная вещь, – заметил я равнодушно, повертев его в руках, – любопытная и дорогая. Подарок или семейная реликвия?»

«Он принадлежал одному моему покойному другу, графу Романи, – ответил он, выпуская облачко дыма в воздух. – Он был найден в его кармане одним монахом, который видел его умирающим. Это и еще кое-какие вещи он затем принес его жене, и…»

«Она естественно передала вам портсигар, как память о вашем друге», – сказал я, прервав его.

«Именно так. Вы верно догадались. Спасибо», – и он забрал портсигар, когда я вернул его с вежливой улыбкой.

«Графиня Романи молода?» – выдавил я.

«Молода и прекрасна, как летнее утро! – ответил Феррари энергично. – Сомневаюсь, чтобы солнечный свет когда-либо падал на более очаровательную женщину. Если бы вы были молоды, граф, я бы умолчал о ее прелестях, но ваши седые волосы внушают мне доверие. Я торжественно заверяю вас, что хоть Фабио и был моим другом и отличным парнем в своем роде, но он никогда не был достоин женщины, на которой женился!»

«В самом деле! – сказал я холодно, так как его резкая правда острым кинжалом пронзила мое сердце. – Я знал его только мальчишкой. Он тогда, казалось, обладал теплым и любящим характером, подверженным ошибкам, иногда даже слишком доверчивым, но тем не менее многообещающим. Его отец так считал. Признаюсь, я думал также. Сообщения о том благородстве, с которым он управлял доставшимся ему наследством, достигали время от времени моих ушей. Он отдавал большие суммы на благотворительность, верно? И разве он не был поклонником книг и простых удовольствий?»

«О, все это – чистая правда! – нетерпеливо повернулся Феррари. – Он был самым высоконравственным человеком в порочном Неаполе, если вы говорите об этом. Прилежным, философом, совершенным дворянином, гордым как дьявол, добродетельным, неревнивым – и натуральным глупцом!»

Мое терпение опасно иссякало, но я контролировал себя, помня о своей роли в спектакле, который разыгрывал, и тогда я разразился громким резким смехом.

«Браво! – воскликнул я. – Сразу же видно, какой вы отличный парень! Вам совершенно не нравятся моралисты. Ха! Ха! Превосходно! Я с вами согласен. Добродетельный человек и дурак – нынче синонимы. Да, я прожил достаточно, чтобы это понять. А вот и наш кофе с „Глорией“! Я с радостью выпью за ваше здоровье, синьор Феррари, вы я должны стать хорошими друзьями!»

На секунду он казался пораженным моей внезапной вспышкой радости, но затем сам сердечно рассмеялся, и когда официант появился с кофе и коньяком, пользуясь случаем, он отпустил двусмысленную довольно бестактную шутку в адрес личных качеств некой Антуанетты, которую официант вроде бы одобрял в качестве будущей супруги. Парень усмехнулся, ни капли не обиженный, и положил в карман новую порцию чаевых от Феррари и от меня, убегая по новым поручениям от других клиентов, очевидно очень довольный собой, Антуанеттой и миром в целом. Возобновляя прерванный, разговор я сказал:

«А этот несчастный слабоумный Романи – он умер внезапно?»

«Именно так, – ответил Феррари, откидываясь на стуле и поворачивая свое красивое сияющее лицо к небу, где звезды начинали уже выскакивать одна за другой. – Случилось по всей видимости так, что он поднялся рано утром и вышел на прогулку в один из тех чертовски жарких дней августа и на самой границе своих владений набрел на продавца фруктов, умиравшего от холеры. Конечно, с его донкихотскими идеями, он должен был остановиться и поговорить с мальчишкой, а затем помчался как сумасшедший по жаре в Неаполь, в поисках врача для него. Вместо доктора он встретил священника и притащил его на помощь к умирающему (кто, кстати, уже умер тем временем и не нуждался больше в заботе), а потом и сам свалился от холеры. Его тогда перенесли в простую гостиницу, где часов через пять он скончался, все время осыпая проклятиями тех, кто посмел бы тащить его живого или мертвого на его виллу. В итоге этим последним он показал наличие здравого смысла: на самом деле, он страшно боялся заразить чумой жену и ребенка».

«Ребенок – мальчик или девочка?» – спросил я.

«Девочка. Вполне обычная, неинтересная и старомодная – в точности как ее отец».

Бедная моя маленькая Стела.

Каждая клеточка моего тела дышала негодованием и возмущением той безразличной холодностью, с которой он, человек, претендовавший на любовь к ней, говорил теперь о ребенке. Она ведь, по его мнению, осталась без отца, и у него были все основания полагать, что мать мало заботится о ней. При всем этом я ясно представил, как в скором времени девочка останется совсем одинокой и всеми брошенной в доме. Но я никак не отреагировал, я рассеянно потягивал свой коньяк в течение нескольких секунд, а затем спросил:

«А как был похоронен граф? Ваш рассказ меня крайне заинтересовал».

«О, священник, который был с ним, видел его похороны и, я полагаю, соборовал его. Так или иначе, его положили в гроб со всеми необходимыми почестями и отнесли в фамильный склеп – я лично присутствовал при этом».

Я невольно уставился на него, но быстро подавил свой порыв.

«Вы присутствовали там? Вы, вы?!» – и мой голос чуть было не выдал меня.

Феррари поднял брови с вопросительным удивлением.

«Конечно! Вы этим удивлены? Но, вероятно, вы не совсем понимаете. Я был очень близким его другом, ближе даже, чем брат, можно сказать. И было естественно, даже необходимо, чтобы я сопровождал его тело в последний путь».

На этот раз я сумел совладать с собой.

«Понимаю, понимаю! – бормотал я поспешно. – Умоляю простить меня, мой возраст обязывает меня беспокоиться о болезнях в любой форме, и я на секунду испугался, что инфекция может быть передана через вас».

«Через меня! – он легко рассмеялся. – Я никогда в своей жизни не болел и ничего не боюсь, даже холеры. Я полагаю, что подвергался некоторому риску, хотя в тот момент об этом не думал, а вот священник – один из ордена Бенедиктинцев – умер уже на следующий день».

«Потрясающе! – пробормотал я поверх моей чашки кофе. – Просто потрясающе! И вы совсем не беспокоились о себе?»

«Абсолютно нет! Сказать по правде, я вооружен против передающихся при контакте инфекций тем убеждением, что мне не суждено умереть от болезни. Пророчество, – здесь тень омрачила его черты, – странное предсказание было сделано обо мне, когда я только родился, которое, исполнится оно или нет, защищало меня от паники в дни чумы».

«Неужели! – сказал я заинтересованно, так как это было ново для меня. – И могу я спросить, в чем же оно заключается?»

«О, конечно! Оно гласит, что мне суждено умереть насильственной смертью от руки очень близкого друга. Это всегда казалось мне абсурдным утверждением, старой бабушкиной сказкой, а сейчас оно звучит еще более невероятно, чем когда-либо, учитывая, что единственный близкий друг, который у меня был, теперь мертв и похоронен – его звали Фабио Романи».

И он слегка вздохнул. Я поднял голову и пристально на него посмотрел.