Мизери - Галина Докса

До поворота еще. До бесшумного — «Ах!».

«…Ну! — подстегнула она змею, слишком затянувшую линьку. Или это режиссер решил помучить ее замедленной съемкой? К чему эти фокусы? Кожа на лбу змеи лопнула, чепчик сполз с головы, открылись немигающие глаза… Змея вздрогнула и заструилась по камням, выворачивая наизнанку то, что было ею всего пять… — нет, замедленная съемка смазывает ритм! невозможно, чтобы все происходило так медленно! невыносимо!

— Видеть не могу! — прошептала она, выключая телевизор.

По комнате ползли, сгущаясь по углам, первые сумерки. Снег залепил окна. Она не заметила, когда начался снегопад. За снегом пришел вечер и, помешкав у зеркала, поймавшего луч дворового фонаря, впустил скрипучую ночь. Она на цыпочках пошла от окна к двери. Глаза молодо блеснули из угла, недоступного лучу. Старый паркет под ногой подавался нежно, устойчиво, знакомо. Она бродила по квартире, натыкаясь на свои отражения: в окне, в полировке шкафа, в зеркалах, умножающих свет, вдруг брызнувший с потолка. Она оттягивала время приема снотворного. У нее оставалась последняя таблетка, и она все катала ее в пальцах, пока не уронила на пол. Таблетка закатилась под стол, но она запомнила место.

«Удачно, что сей момент пришелся на воскресную ночь, — подумала Света. — Прорепетируем будущую жизнь. В конце концов, надо выбираться… Надо выворачиваться. Выползать. Как жаль, что никто не увидит!»

Перед рассветом ей удалось задремать. Сон был неглубок. Она подергивала руками, как бы отгоняя ночной кошмар. Но сны не тревожили ее. Может быть, в последнюю секунду перед тем, как открыть глаза и услышать похоронный гимн вороньего торжества, в момент, когда пальцы ног, выпятившие ритмичным узором круглые багровые капли, уменьшающиеся от середины к краям, дрогнули, осознав холод, и судорожно сжались, как хвост скользнул, прячась под камень, в тот момент возвращения памяти — новой с каждым новым настигающим днем, но все той же: с прежним твердым узором по хребту ее, с цепью бледных пятен по светлому брюху, с темным колпачком у затылка, со всем, что пристало к ней прежде рождения и с чем обещала справиться только cмерть, — в секунду, замедленную ею до той степени, когда ждем мы, что, покачавшись на острие, лента, сорвав перфорацию, откажется двигаться дальше и оператор должен будет пустить ее вспять, без звука, быстро–быстро… в единственно существующую секунду меж беспамятством и полной, не спросясь, присужденной нам жизнью Света… вспомнила, забывая, как нечто грозное и жалкое, нечто жегшее и знавшее, нечто малое, но растущее, подобно страху, вошло и задрожало в ней лучом… лучом, отброшенным зеркалом в угол, куда, прячась, отползали зимние сумерки.

Света проснулась от голода. Было воскресенье. Как–то очень строго и отстраненно она подумала, что, даже если бы у нее появились вдруг деньги, она не могла бы купить новую упаковку …ина. Нет. Слишком легко. Слишком легко ошибиться дозой. Слишком легко. Она не может позволить себе этого. Не может. Не должна. Не может позволить.

Света пошла к соседям и взяла в долг немножко денег. Соседи ее были очень хорошие люди — бездетные молодые пенсионеры, в общем, побогаче Светы. Соседка угостила Свету пирогом. Проглотив, не жуя, кусок горячего пирога с капустой, Света замычала от наслаждения и, не причесавшись, не подкрасив губ, бросилась вниз по лестнице. Она купила в универсаме сыра, масла и хлеба. Взяла еще банку концентрированного молока, но, покрутив в руках, раздумала и поставила обратно на полку. Дома, съев три подряд больших бутерброда с сыром и развеселившись от сытости, она включила радио и под звуки штраусовской «Летучей мыши» в два счета убрала квартиру. Протирая телефонный аппарат, она обнаружила, что он отключен, и отругала себя вслух: «Кажется, со среды…»

Она включила телефон и, переполненная жаждой деятельности, оглядела свою крошечную квартирку. Сделано было все — абсолютно. «Летучая мышь» оборвалась городскими новостями. От новостей слегка испортилось настроение, но Света опять сварила кофе, навернула три бутерброда с сыром и обвела повеселевшим взглядом чистую квартиру. «Летучая мышь» возобновилась. Когда Света мыла чашку, ей вдруг страшно захотелось разбить ее, чтобы услышать, какой будет звук. Она почти замахнулась, готовая запустить чашкой в стену, но тут зазвонил телефон.

— Кто? — спросила Света, как будто ей звонили в дверь.

— По объявлению, — ответил приятный женский голос.

— Чудесно! — воскликнула Света, очень довольная. — Вы потеряли перчатку?

— Да.

— А какого цвета?

— Серого.

— Должна вас разочаровать, — огорчилась Света.

1 Я стучу сейчас.

2 Почему?

3 Она дурно пахнет. Они не хотят, потому что она дурно пахнет.

4 Настоящее длительное, Слава? Если ты можешь…

5 Настоящее неопределенное. Она делает это в настоящем неопределенном.

6 Заткнись!

7 Откройте учебники.

8 «Покидать». «Жить». «Любить». Настоящее неопределенное. Кто может составить предложение, используя эти слова?

9 Привет, Света. Что ты здесь делаешь?

10 Я гуляю.

11 Настоящее длительное. Ты гуляешь. Настоящее длительное.

12 Настоящее завершенное.

13 Счастливо.

14 Привет.

15 Музей, дворец, библиотека.

16 Сделано в США.

IMPERATIVE (5)

(повелительное наклонение)

Последовало еще три звонка. Света, искренне сокрушаясь, последовательно разочаровала одну, другую и третью претендентку. У одной не совпал цвет, другая потеряла не перчатку, но кожаную детскую рукавицу, третья…

Третьим позвонил учитель физкультуры. Света сразу узнала его, несмотря на то что он говорил с ней «не своим», противно–писклявым голосом. Учитель правильно указал цвет и угадал, с какой руки потеряна перчатка. Они посмеялись. Было замечательно спокойно и необременительно разговаривать о перчатке. Света так и сказала:

— Вы мне почаще звоните, Сережа. С вами так приятно беседовать по телефону!

После такого комплимента учитель физкультуры смешался, поскучнел и скомкал разговор. Даже стало немножко обидно. Она бы еще поболтала.

И тем не менее день прошел удачно. В понедельник ей нечего будет стыдиться. Она не сидела часы напролет в кресле, уставясь на свое отражение в зеркале, как просидела неделю зимних каникул. Она переделала множество дел и поймала по телевизору две неплохие передачи: одну о растущей преступности, а другую об американской школе. Завтра будет о чем поговорить в учительской.

Перед сном, настроенная дружески ко всему миру, в котором была она, конечно же, вовсе не так одинока, как представляется бессонной ночью не очень молодой незамужней бездетной женщине, Света приняла последнюю таблетку и вытащила из шкафа коробку с письмами. Жажда деятельности еще жила в ней, требуя пищи, и, рассчитав, что часа, отмеренного наркотиком, хватит для наведения порядка в домашнем архиве (дело, откладывавшееся в долгий ящик многие годы), она присела с коробкой на постель.

Писем было много. Они выгибали картонные стенки и вспучивали измятую крышку, прихваченную шпагатом. Света открыла коробку. С мягким шорохом волны письма хлестнули через края коробки, залили колени и соскользнули на пол. Света высыпала оставшиеся. Ах, как много! Не верилось, что такая уйма бумаги умещалась в маленькой коробке из–под обуви. Сомневаясь уже, что успеет, Света уселась на полу возле груды писем и засучила рукава.

Большая часть писем начиналась словами «Привет, Мышка!» и «Дорогая доченька!». Для того чтобы различить обращения, не требовалось вынимать листки из конвертов. Прежде Света часто перечитывала письма и, как выяснялось сейчас, прочитав, забывала вложить их обратно в конверт. Но и вкладывая, она могла перепутать конверты или даже одеть одно письмо в два конверта. Прочтя двадцать раз кряду: «Дорогая доченька!» — на листке, вынутом из конверта с московским штемпелем, Света поняла, что в этой мешанине ей не разобраться до утра. Она принялась складывать письма и тут с удовольствием аккуратистки, обнаружившей посреди возмутительного хаоса оазис порядка, наткнулась на увесистую пачку голубых конвертов, обвязанную красным шелковым шнурком.

Это был шнурок от маминого халата. Она сразу узнала. А почерк… Света отдернула руку. Она узнала и почерк. Это были письма Игоря: единственные письма, которые никогда не перечитывались ею.

Она закрыла глаза, но веки показались ей прозрачными. Или это смысл опять стал уходить от нее куда–то к потолку, в угол, обвязанный паутиной? Как это она не заметила при уборке! Безобразие… И паук шевелится вроде… К письму… В этом году она не получила от Аси поздравления с Новым годом, да и сама, кажется, не писала… Или писала?