Уцелевшие - Майк Гелприн

– В каком смысле? – удивленно пробормотал Косарь.

– В самом прямом. Событие сие для Знающих редкостное, почти небывалое. Макс привез из Парижа конкретные условия. Там довольно много пунктов, но по-настоящему важных – два. Во-первых, французы предлагают обменяться всей доступной обеим сторонам информацией. А во-вторых, они согласны пересмотреть доселе занимаемую ими позицию по отношению к нелюдям.

– Постойте, Николай Иванович, – Косарь по-ученически поднял руку. – Что значит «пересмотреть позицию»? У них какая-то особенная позиция? Не такая, как у нас?

– Была особенная, – ровным голосом ответил граф. – Французские коллеги были категорически против уничтожения расы нелюдей. Вплоть до прошлой среды.

– Я, кажется, догадываюсь, что случилось в прошлую среду, – процедил Сильвестрыч. – В Париже объявилась Анжела Заяц, не так ли? Вернее, та дрянь, что пользуется ее телом.

– Да нет, не та, с позволения сказать, дрянь. Но ее сородич. Есть все основания предполагать, что, начиная со среды, он использует в качестве оболочки тело одного из французских коллег. Я знал этого человека, его псевдоним был Ажан. Во французской группе все пользуются псевдонимами, сие у них традиция. Так вот, господа: важнее всего то, что Ажан был правой рукой Комиссара, главы французского Общества. У Ажана, в частности, хранилась немалая часть архива. Теперь сии документы похищены и исчезли вместе с ним.

За две бутылки сорокаградусной Мерин с Рябым батрачили на перевозке мебели полдня. Утром, еще затемно, счастливый новосел на радостях поднес обоим опохмелиться, и благодаря этому они умудрились сделать работу не покалечившись, ничего не разбив и не поломав.

Колесов покидал полуразвалившийся коттедж, в котором жил с семьей последние пять лет, и переезжал в трехкомнатную в одной из центральных пятиэтажек. Коттедж достался ему от одного из бывших партработников, которых в девяностые годы было в Синегорье немало. Строительство Колымской ГЭС шло тогда полным ходом, и личные деревянные дома, называемые в поселке коттеджами, считались роскошью. Однако после окончания строительства большинство жителей покинули Синегорье, оставшиеся старожилы переселились в оставленные уехавшими квартиры, и деревянные постройки быстро пришли в запустение. Это относилось и к коттеджам, и к брошенным многосемейным баракам, и к ютившимся на окраинах убогим полувагонам-балкам.

Те, кого черт занес в Синегорье уже после того, как последний агрегат был сдан в эксплуатацию, селились, где им заблагорассудится. Занятые на обслуживании ГЭС сразу вставали на очередь и по прошествии нескольких лет получали квартиру. Колесов как раз был одним из таких счастливчиков. Остальные, большая часть которых – зэки, отмотавшие срок, бичи, сезонные старатели и прочая колымская шелупонь, понемногу оккупировали опустевшие бараки в той части города, что во время строительства носила гордое название Ударник, а по завершении его – сначала Нахаловка, а потом и Деревяшка. Обитатели Деревяшки пользовались заслуженной дурной славой, перебивались случайными заработками, подворовывали, выпивали, а также дрались и резались от души. Не все переживали суровую северную зиму, и по весне численность населения Деревяшки заметно сокращалась, чтобы пополниться летом за счет новых любителей пожить пусть и у черта на рогах, зато задаром. Мерин с Рябым считались ветеранами – оба они, так же, как их общая сожительница Нинка Губа, разменяли в Синегорье уже третий сезон.

До десяти, вяло матерясь, напарники грузили мебель в старую раздолбанную полуторку, потом тряслись на ней до центра, а там началась самая работа, которую и Мерин, и Рябой искренне ненавидели. Мебель пришлось тащить на пятый этаж, понятие «лифт» в Синегорье отсутствовало, так что к концу мероприятия оба окончательно выбились из сил. Наконец, едва последняя этажерка под невнятную хриплую брань была водворена на место, сияющий Колесов откупорил поллитровку. Он до краев наполнил грязноватый граненый стакан и протянул Мерину. Тот шумно выдохнул в сторону, в три жадных глотка расправился с содержимым и принялся занюхивать засаленным рукавом рваной тужурки. Рябой выдрал порожний стакан у Мерина из ладони и протянул Колесову. Тот снова набулькал до краев, и через десять секунд Рябой разделил охватившую приятеля эйфорию.

Одарив работяг двумя честно нажитыми ими поллитровками, Колесов не поскупился и дал в придачу буханку хлеба, луковицу и шмат мерзлого сала, после чего выставил наемную силу за дверь. Оскальзываясь в еще покрытой хрупким майским ледком слякоти, напарники засеменили по направлению к Деревяшке.

Нинка Губа, как обычно, встретила сожителей порцией отборного мата. Мерин, отмотавший пятнашку за умышленное убийство и бывший поэтому в авторитете, вяло велел Нинке заткнуться. Немногословный Рябой, на чьем счету числились пара сроков за разбой, подтвердил солидарность с напарником кивком и непристойным жестом. Спроси их кто-нибудь, ни Рябой, ни Мерин не смогли бы толком объяснить, зачем они терпят стервозные выходки приблудившейся к ним пару лет назад Нинки и почему не выгонят ее прочь. Кряжистая мужиковатая Нинка не отличалась ни красотой, ни склонностью к поддержанию уюта в вечно захламленном и грязном жилище, ни элементарной порядочностью. Правда, по части интимных услуг она была безотказна. Услуги оказывались не только обоим сожителям, но и прочим желающим, однако дамы в Деревяшке все были подобного толка, и ревности Мерин с Рябым не испытывали. По всей видимости, совместное проживание с Нинкой банально объяснялось привычкой – за два года Мерин и Рябой к ней притерпелись и принимали бабские выходки как неприятную неизбежность.

– Ну что, ханыжники, – Губа длинно сплюнула на пол, – где вас черти-то носят? Ни выпить в хате нет, ни пожрать. Так, что ли, и будем всю жизнь вонючие сухари глодать?

– Засохни, курва, – лениво велел Мерин, извлек из-за пазухи бутылку родимой и водрузил ее на колченогий стол, предварительно смахнув с него горку малоаппетитных объедков и пару пустых консервных банок. – Толку от тебя, как от дохлой свиньи.

Рябой молча выудил из кармана вторую поллитровку. Из другого кармана он извлек подаренное Колесовым съестное и принялся сноровисто нарезать хлеб выкидным ножом зловещего вида.

– Ой, мальчики, какие вы молодцы, – враз сменила гнев на милость Нинка и, подскочив к Рябому, смачно чмокнула его в щеку. Тот только мотнул головой на манер отгоняющей мух лошади и продолжил общественную работу. – А у меня новость, – радостно сообщила Нинка, – очень хорошая новость, можно сказать, наколочка.