Уцелевшие - Майк Гелприн

Антон протянул пачку импортного «Кента». С тех пор как к должности экспедитора прибавилась экономистская, с деньгами у него стало посвободнее. Теперь он мог позволить себе тратить, не думая о том, как свести концы с концами и не экономя на мелочах.

Антон щелкнул зажигалкой. Аллочка прикурила, изящно выпустила колечко дыма и кокетливо улыбнулась.

– А вы знаете, Антон Петрович, откуда у нашей фирмы такое название – «Натали»? – осведомилась она.

Антон не сомневался, что граф назвал предприятие в честь погибшей сестры. Однако признаться в этом он, разумеется, не мог и сказал, что не в курсе.

– Ой, это такая романтическая история, – защебетала Аллочка. – Ефим Леонидыч, только это между нами, втюрился во француженку. Представьте – мне Григорий Савелич лично намекнул и даже фоточку показал. Такая мымра, бедный Ефим Леонидыч! Но говорят, – Аллочка закатила глаза, – что она чуть ли не чемпионка. По французской любви.

– А что, уже и чемпионаты проводятся? – в тон Аллочке поинтересовался Антон. – По французской борьбе – я слыхал, но чтобы по любви…

– А она заочница, – парировала Аллочка и расхохоталась. – Чемпионка по французской любви вслепую. Вы, кстати, Антон Петрович, как относитесь к этому виду спорта?

– Как все, – невольно покраснел Антон, – с чувством глубокого удовлетворения. Но я, знаете ли, чисто теоретически, – поспешно добавил он, не заметив, что сам себе противоречит.

– Да? – заинтересовалась Аллочка. – Напрасно, напрасно. Практика – вещь совершенно необходимая. Вам нужно тренироваться.

– Я непременно об этом подумаю, – пообещал Антон. – Спасибо, что натолкнули на такую глубокую мысль.

– Ой, не благодарите, Антон Петрович, тем более что дело там как раз в глубине. Пойдемте, работать пора. И не только м-м… языками.

Прежде чем сконфуженный Антон подыскал подходящую реплику, Аллочка повернулась и зацокала каблучками по направлению к входной двери.

Самарин укоризненно покрутил головой и направился вслед. Девица, похоже, действительно была без комплексов.

– Сегодня пятница, не опаздывай, – напомнил вызвавший к себе Антона Косарь. – Звонил Николай Иванович, – понизил голос коммерческий директор. – Днем возвращается из Франции Макс. И, похоже, везет кое-какие новости.

По пятницам Муравьев собирал группу у себя. Если Макса не было в городе, Антон заезжал за Косарем и Голдиным. Сильвестрыч рулил из Выборга сам. Застолий граф не устраивал. Пили кофе, сдабривая его французским коньяком, немного сплетничали, делились новостями. Новостей, впрочем, в последнее время было маловато.

Первые несколько встреч Антона вводили в курс дела. Говорил большей частью Муравьев, деликатно замолкая, когда кто-либо из собеседников считал нужным задать вопрос или прокомментировать сказанное. Поначалу поток информации захлестнул Самарина. Множественные документы; события, случившиеся сотни лет назад, и события, случившиеся недавно; легенды, предположения и факты причудливо смешивались, переплетались, частично накладывались друг на друга и частично друг друга опровергали. В результате в голове у Самарина образовался изрядный сумбур.

Постепенно, однако, количество информации перешло в качество. Сумбур начал уступать логике и в скором времени рассосался. Теории обрели стройность, а гипотезы стали логически укладываться в рамки этих теорий. В итоге, по прошествии пары месяцев, Антон знал о нелюдях столько же, сколько и остальные. У него не было больше сомнений. Картина, нарисованная коллегами, оказалась ясной и логически завершенной.

На письменном столе у Антона теперь лежала папка с копиями документов из графского архива. Были документы в папке сброшюрованы, каждый в отдельную книжицу. На титульных листах стояли даты, и самая ранняя относилась к 1729 году. На внутренних же листах были тексты: слева – точная копия исходного документа, справа – его адаптированный перевод, подписанный Муравьевым. Переводы оказались значительно объемней изначальных записей – граф скрупулезно комментировал каждую допускающую множественное толкование фразу. У части документов, однако, переводов не оказалось, вместо них стояла стандартная надпись: «Расшифровать не удалось». Всего документов в папке было около сотни, и Антон тщательно проштудировал каждый из тех, что поддавались прочтению. Тот, самый старый, от 1729 года, он даже заучил наизусть.

«Поутру пришел на подворье барское Гераська прозвищем Юродивый, каковой милостыню у людей просит у церквей разных и на базарах. Сей Гераська зело пьян был, и в рубище драное одет, и смердело от него зловонно. Тако на Москве оный Гераська людям ведом и вреда ему чинить не заведено, молодой барин Юрий Тихонович накормить щами его велел и в баню волочь. Однако ж Гераська тот ничего не пожелал, а говорил речи неразумные, и бранился скверно, и зело грозился, кабы есть у него, Гераськи, до барина дело. Речи те барин услыхамши, велел оного Гераську до себя отвести, только лишь поначалу водой окатить, дабы смрад унять. В покоях барских у них разговор был, и до самого вечеру барин из покоев не казался, и Гераська тот тако же. Ввечеру к барину в гости Семен, Антонов сын, пожаловал со товарищи, потому челяди велели иттить узнать, каково там. А как вошли, узрели тот же час, Гераська дух свой испустил, а барин Юрий Тихонович вроде как не в себе. Людей не признает, а на Семена Антонова, что друг ему с младости, стал браниться и дивные речи говорить, и гнать всех велел от себя. А там покуда за дохтуром посылали, молодой барин и вовсе пропал, ужо третий день пошел, как нет его.

Писано Петрушкой Селезневым, дьячком церкви мученика Святого Иоанна, что на Большой Якиманке, марта 7 года 1729 от Рождества Христова».

Под текстом были помещены четыре сноски, и стояла графская подпись понизу листа.

Титулярный камергер Тихон Лукич Муравьев (1684–1732);

Штабс-ротмистр Юрий Тихонович Муравьев (1704–1729) – его третий сын;

Нищий Герасим Юродивый – упоминаний не найдено;

Дьяк Петр Селезнев – упоминаний не найдено.

Николай Иванович Муравьев, 24 февраля 1778-го.

В последней из входящих в папку с документами брошюр исходного текста не оказалось. Вместо него содержался в документе пронумерованный список имен с проставленной против каждого датой. С первого взгляда Антон понял, что это список жертв. Открывал его под номером один Юрий Тихонович Муравьев, а завершала под номером сорок семь Анжела Ильинична Заяц. Непосредственно перед ней значилась Ольга Алексеевна Самарина. Два десятка имен приходились на последние тридцать лет, все эти имена были женскими, и часть их была Антону знакома.

Под номером двадцать восемь – Людмила Михайловна Муравьева, а под двадцать девятым – Наталья Ивановна Муравьева. За ними, после трех неизвестных французских имен – Леона-Франсуаза Лорнэ. Последующие имена в списке все были русскими. Под номером тридцать семь – Анастасия Яковлевна Енакиева, за ней – Берта Ильинична Голдина. Пять следующих имен вновь оказались Антону незнакомы, но затем, под номером сорок четыре, стояло: «Дарья Григорьевна Косарь», и между этим именем и Ольгиным значилась Тамара Олеговна Пегова.