В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Марина Алексеевна Сойта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изгнанники возвращаются из своего изгнания и разделяют с «Я» отвергнутые воспоминания, снимая с себя бремя болезненных эмоций и убеждений, связанных с травмой (17, с. 50). К Менеджерам и Пожарникам проявляют должное уважение и благодарность за их самоотверженную заботу о семье, которая требовала от них гораздо больше, чем они могли дать. «Я» снова во главе, и благодаря его лидерству семья живет в мире и согласии.
Пилотное исследование эффективности IFS в работе с взрослыми, пережившими комплексную травму, статья о котором была опубликована на сайте Taylor & Francis Online (32), показало статистически и клинически значимое снижение симптомов ПТСР.
А это значит, что этот альтернативный подход к лечению ПТСР, который утверждает, что травматические последствия, такие как ПТСР, депрессия, диссоциация и т. д., являются проявлениями защитных субличностей (то есть частей), а не патологических психологических процессов, может быть эффективным, новым подходом для людей с историей комплексной травмы (31).
Надеюсь, что вы заметили: в подходах, о которых я рассказываю, любое наше «ненормальное» поведение классифицируется как попытка выжить, как копинг-стратегия, как стремление нашего организма нас защитить. То, что мы привыкли ругать в себе, презирать в себе, ненавидеть в себе, благодаря этой точке зрения становится тем, к чему нам стоит проявить уважение, – будь то взгляд на это как на наш выживающий мозг, на нашу реакцию на угрозу или на наши субличности.
Комплексная травма сложна. Экстремальные обстоятельства требуют экстремальных мер[17].
Возможно, самым сложным для кого-то из вас будет взглянуть с этого угла на суицидальное поведение – будь то суицид кого-то из ваших близких или ваши собственные паттерны. Если мы позволим себе взглянуть на это как на изобретательную попытку справиться с болью или пережить ее единственным доступным способом (17, с. 189), если мы сможем валидировать, что суицидальные наклонности успешно приносят облегчение, хоть и парадоксальным образом, мы можем начать сотрудничать с той частью нас, которая стремится защитить организм от разрушения, разрушая нас.
Или же сделать шаг к принятию нашего горя, связанного с утратой. Этот взгляд помог мне посмотреть иначе на историю моих потерь. Я смогла увидеть, что суицидальность – это тоже стремление к выживанию. Пусть и ценой разрушения.
Это сложно – но это возможно.
В конце второго курса я попыталась что-то поменять и завязать отношения с одним из моих бывших одноклассников, К. Как я упоминала выше, в школе я держалась двоих парней – я уже нарисовала для вас эскиз отношений с И., история же с К. будет гораздо взрослее и красивее, но целостно мы вернемся к ней позже. Я не смогла остаться с ним, хотя К. предлагал мне здоровые отношения, полные света первой настоящей юношеской влюбленности и заботы, – и я испугалась. В ужасе я отказалась от этой идеи, чем разбила его сердце и сделала его гораздо более циничным и жестким человеком (по его же словам).
Чтобы избавиться от страха и ненужных мне размышлений о правильности этого решения, я включилась в полуреальные отношения с однокурсником. Он казался мне золотым мальчиком, я звала его «преппи», мы катались на его «Порше», смотрели мультики в коттедже его родителей и проводили ни к чему не обязывающее время вместе.
Блеск его жизни был лишь отражением обеспеченности его семьи, за которой скрывалось их полнейшее безразличие к нему.
Он был человеком, который поддерживал меня, когда я узнала правду о своем отце, – он держал меня за руку, когда я делилась своей историей на групповой терапии, куда мы ходили вместе с ним.
Он был человеком, которой резко критиковал меня за употребление амфетамина.
Он был человеком, который спустя несколько лет после университета попал в реабилитационный центр в связи с наркотической зависимостью.
Он был человеком, который впервые сказал мне, что я могу понять его, потому что тоже была зависима, – и это вызвало во мне массу сопротивления на тот момент, ведь все это время я видела три года употребления наркотиков не иначе как некое баловство.
Он был человеком, смерть которого (предположительно, это была намеренная передозировка – то есть суицид) была одним из сложнейших для меня событий, осмысление которого подтолкнуло меня к радикальным переменам в моей жизни.
Он был человеком, которому я так и не смогла помочь.
Сразу после нашей последней с ним встречи летом 2016 года, когда он вышел из рехаба, я написала ему письмо. Оно было таким:
«Знаешь, что я всегда думала о тебе? Ты красивый мужчина, и в тебе есть эта хэндсомная штука, от которой пищат все первокурсницы. Пусть это не будет двусмысленно, я про то, что зовут харизмой. Когда ты захочешь и даже когда не стараешься. А сейчас я думаю главным образом о другой составляющей, о твоих мозгах – ведь я пищала именно от них! И от того, как магически тебе идут слова на ум и как ты можешь ими пользоваться. И от того, что от твоей ловкости мысли все могут облопаться от зависти.
И я пишу тебе не в духе “Хэй, взбодрись, и все получится”. Я пишу тебе в духе “Два года не определяют тебя”. Они дополняют, что-то добавляют, но в целом ты – это самость, а твоя самость – уникальная и одна из самых моих любимых. И это безудержное одиночество, которое, кажется, привет от твоей мамы, – это же из детства, и, может быть, пусть оно там и останется? Ты можешь и сам по себе. Я знаю, что у тебя есть много возможностей, ресурсов и потенциалов. Я знаю, ты в силах сказать себе, что ты сумеешь устоять. Насладиться этими паршивыми двумя годами и забыть о них.
И еще: я не знаю, как называется то, что у нас есть, это не любовь, я не хочу за тебя замуж, не хочу от тебя детей и прочее, прочее. Ничего из общепринятых определений отношений мужчины и женщины, и дружбы, и, я не знаю, всего. В университете я убегала из своих отношений с другими к тебе, и мое стремление украсить все романтическим флером немного все запутывало и усложняло. Но если отбросить всю эту романтику, сейчас
