В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Марина Алексеевна Сойта

университета. Они были вынуждены убирать за мной после моих неудачных экспериментов с дозами алкоголя. Мне было интересно, сколько вина я могу выпить за один раз. Сколько я вспомню наутро, а сколько забуду. Сколько окружающие меня люди смогут выдержать.

Когда я думаю об этой девочке, – девочке, которой я была в 17 лет, мое тело сковывает напряжение. Мне хочется забрать ее из этого опыта, рассказать ей, какой она может быть, какой она сможет стать. Как много в ее жизни будет света. Как мало останется саморазрушения.

Но я не в силах это сделать.

И жизнь этой девочки мчится вперед, в еще большую пропасть – в пропасть употребления амфетамина.

Когда я думаю об этом этапе своей жизни, мне до сих пор временами хочется отвернуться. Но я стараюсь выдерживать взгляд этого юного человека, существование которого было окутано ореолом созависимости и наркотиков.

И это тоже я. И это тоже часть меня.

Из общения с вами (в блоге, на консультациях, в Telegram) я знаю, что вы порой идеализируете меня. Это наше нормальное человеческое свойство – покупаться на хайлайтсы и обобщать.

Но наша жизнь многограннее, чем кажется. Люди рядом с нами глубже, чем думается. Мы о стольком не знаем…

В том числе поэтому нам не стоить судить других людей – так же как и создавать из них идолов и подозревать их в идеальности. И я надеюсь, что некоторые ваши представления обо мне разобьются об слова в этой книге. И вы поймете, что идеальность так хрупка.

Но это не значит, что мой нынешний мир пропитан ложью. Это значит лишь, что у любой истории есть изнанка. И временами эта изнанка столь непроглядная, что нам трудно поверить в ее существование. Но изнанка истории не отменяет саму историю. Она просто делает ее честнее. Глубже. Понятнее.

Из своего профессионального опыта я знаю, как сильно дороги, которыми идут другие люди, способны вдохновить нас. Утешить нас. Расслабить нас. Подарить нам надежду. На одной из сессий групповой терапии я делилась кратким контекстом своего детства: суицид отца, жестокое обращение матери. Кого-то это поразило. Кому-то было больно вместе со мной. Кому-то же было безразлично – и я еще раз повторю, что это нормально.

Я не знаю, что даст вам моя история, станет ли она чем-то большим, чем ваше потраченное на нее время. Надеюсь, вы расскажете мне об этом – что бы это ни было.

Как мы можем реагировать на угрозу согласно подходу PTM

Сталкиваясь со стрессором, мы реагируем. То, как выглядит наша реакция, зависит от огромного количества факторов. Да, у нашего тела есть базовые типы автоматических ответов, о них мы с вами уже говорили. Но то, что за ними следует, то, к чему они приводят, зависит от истории каждого из нас. Я хочу привести вам примеры того, как может выглядеть реакция на угрозу. Важно: многие из приведенных эмоциональных, когнитивных и поведенческих паттернов знакомы каждому из нас, они отнюдь не всегда выполняют функцию защиты и совершенно не обязательно становятся проблемой. Например, поиск привязанности – это то, что является неотъемлемой частью нашего человеческого существования. Но мы будем рассматривать их как копинг-стратегии – то, что помогает нам совладать со стрессом.

Соответствующие разделы МКБ и DSM по-прежнему концептуализируют реакции на угрозу как отдельные медицинские «симптомы» или жалобы (5). Авторы PTM предлагают сгруппировать все эти паттерны в соответствии с функциями, которые они выполняют для того, чтобы у человека, пережившего травму, была возможность закрыть его базовые потребности – в защите, в ценности для других, в осуществлении свободы действий, в контроле, в поиске места в социальной группе, в привязанности.

Эти копинг-стратегии выходят за традиционные границы «нормального и ненормального» (5):

Регулирование переполняющих нас чувств: диссоциация, селфхарм, фрагментация памяти, переедание и последующее очищение, ритуалы, употребление алкоголя и наркотиков, компульсивные действия разного характера, дереализация, интеллектуализация, телесное онемение, быстрые смены настроения, импульсивность.

Защита от физической опасности: гипербдительность, бессонница, ночные кошмары, флешбэки, тревога, изоляция, агрессия.

Сохранение чувства контроля: голодание, ритуалы, гнев, насилие, доминирование в отношениях.

Поиск привязанности: идеализация, использование своей сексуальности, навязчивый поиск заботы и определенных эмоциональных реакций от других людей, угождение.

Защита от потери привязанности, боли и покинутости: избегание близости, недоверие, подчинение, угождение, замалчивание, наказание себя, дозволение насилия в отношениях, уступчивость.

Сохранение идентичности, самооценки и самоценности: ощущение своей грандиозности, перфекционизм, враждебность, доминирование, высокомерие и надменность, агрессия.

Сохранение места в социальной группе: борьба за власть, конкуренция или же замалчивание себя, обвинения себя.

Удовлетворение эмоциональных потребностей, самоуспокоение: селфхарм, раскачивания, переедание, употребление алкоголя или наркотиков, компульсивное сексуальное поведение.

Коммуникация о пережитом стрессе, провокация заботы: селфхарм, необычные убеждения, слышание голосов, голодание.

Поиск смысла и цели: трудоголизм, необычные убеждения, чрезмерно приподнятое настроение.

С подросткового возраста отношения влекли меня, были центром притяжения моего мира, в своем воображении я проживала множество жизней, и все эти жизни были связаны с другими людьми. Уточню: я не стремилась в романтические отношения, в брак, в быт, в семью, в подростковой интерпретации – я не хотела ходить за ручки и объявлять нас парой. Нет; это было мне чуждо. Я стремилась быть связанной, но не привязанной – привязанность провоцировала во мне дрожь отвержения. Я хотела касаться мира другого человека. Я хотела быть частью его мыслей, его переживаний, его мечтаний. Я хотела что-то значить для него. Я хотела чувствовать себя ценной, но ни в коем случае не зависеть от кого-то, кроме себя.

Однажды мой одноклассник по-подростковому пафосно сказал мне: «Если я признаюсь тебе в любви, ты скажешь – зачем мне раб», и он был прав. Взаимные обязательства вызывали во мне отторжение и скуку; обязательств с меня хватало в родительском доме. Привязанность действительно выглядела для меня как рабство.

Мне нравилось стремиться к ней – и так же сильно нравилось избегать ее. Близость ощущалась как несущийся на меня поезд, и мне нравилось это ощущение стремительно приближающейся опасности – так же, как и отпрыгивать с рельсов в последний момент.

В начале первого курса я пару месяцев провстречалась с очередным парнем, который быстро познакомил меня со своей семьей и предлагал мне нечто похожее на патриархат, и я сбежала из этих отношений, сверкая пятками. Я даже не поняла, как в них оказалась. Наверное, это был мой эксперимент на «нормальность», который с треском провалился.

Я писала после этого расставания: