Чернокнижник (СИ) - Светлана Метелева

Почему-то вспомнился — и засел в голове дикий случай: на прошлой неделе в квартире на одиннадцатом этаже повесилась старушка-пенсионерка. Оставила записку: «не хочу просить милостыню». Соседи собирали деньги на похороны. Я тоже дал пятьдесят долларов и подумал: а где раньше были? Ведь те же деньги можно было собрать и не на гроб, а, к примеру, на еду… Хотя, с другой стороны, это разве не милостыня?..

В конце концов, позвонил Киприадису: наврал, что болен, надо бы отлежаться. Он недоверчиво хмыкнул, но вслух сказал: конечно, Боря, лечись. И я уселся опять за стол — лечиться.

Ничего. Пусто. Слов не было — ушли, пропали. Спрятались — страшно им стало, что поймаю, прикручу смирительной рубашкой к листу… Вдохновение требовалось — а не было. Достал портрет Мора, долго глядел на него — ничего. Не помогало. Злоба охватила меня. Прибил портрет гвоздем к дверному косяку, достал ножик. Пять шагов — хорошо, что комната большая. Оп-па! Попал! Глаз выткнул сэру Томасу. Оп-па! И — в переносицу. Да я снайпер! А вот сейчас и второй глазик выколю! Нет, не туда. Прицелился как следует, кинул — нет, опять мимо. Вдохнул поглубже — вот сейчас… Твою мать, снова промазал! Вдруг — меня аж передернуло — завыл пес. Не сильно и не громко — точно жалуясь; смотрел на меня — и подвывал, точно пел. Я остановился — Жулик замолк. Я смотрел на него…

…Следующие несколько дней я писал. Иногда ел, спал — прямо так, за столом, положив голову на руки; курил, точил карандаш (ручку я так и не нашел) — и снова шел к своей толстой тетрадке.

Кажется, после пробежки по МКАДу я и впрямь заболел — то и дело покашливал; мелькнуло — надо бы в аптеку, с моим туберкулезом лучше не шутить — но было некогда…

Я писал — не останавливаясь, боясь передохнуть; казалось — замру на секунду — и слова пропадут, не вернутся. Писал про то, как подобрал меня Киприадис, про первый странный глюк — Белый Тауэр; писал, как познакомился с Комментатором и стал воровать книги. Писал подряд — с мыслями, чувствами своими, потом — если нужно — исправлю. Как — зачем? Для печати… Впрочем, говоря по правде…

«…Впрочем, говоря по правде, я и сам еще не решил вполне, буду ли я вообще издавать книгу. Вкусы людей весьма разнообразны, характеры капризны, природа их в высшей степени неблагодарна, суждения доходят до полной нелепости»…

Я отложу перо, встану: почти сутки я писал, пальцы сводит судорогой, немеет рука. Вновь охватят меня сомнения: праведно ли то, что я задумал; быть может, в беспримерной гордыне посягаю я на то, что не принадлежит человеку, на то, что есть удел одного Создателя? Я снова и снова вспоминаю брата Умберто, его странные и страшные для меня речи, обещание, что написанное мной воплотится, что слабый и дрожащий голос будет услышан. Правда ли? А может, он ошибался? В каждом письме своем Учителю спрашивал я — об одном, только об этом — но он отвечал уклончиво или не отвечал вовсе; в последний же месяц писем не было. Сегодня утром отправил я в монастырь слугу — с запиской отцу Умберто; просил его принять меня — в любое время, днем, ночью; он был мне нужен — именно теперь, когда мой труд, который скрывал я так долго, готов к напечатанию…

Я упаду на колени перед окном, опять и опять обращаясь к Богу, моля Его указать путь, явить Свою волю. И укрепившись духом после краткой молитвы, поднимусь и возьмусь за перо. Я вижу остров, вижу город — Амаурот, вижу свободных и счастливых людей; да, я должен продолжать. Если Господь выбрал меня орудием Своим, значит, таков Его замысел. Стало быть, я должен, обязан завершить начатое, закрепить на листе истину, чтобы написанное стало явью. Господи, неисповедимы пути Твои, и только Ты знаешь, почему к столь огромному и славному труду привлек недостойного грешника.

Я вернусь к своим записям, пролистаю страницы. Вот оно — свидетельство того, что я не обманываюсь, что святой безумец Умберто не обманул меня: написанное воплотится, потому что такова святая воля Господа нашего Иисуса. Это Он показал мне, каким должен быть мир, задуманный Им для блага Его созданий. Люди забыли, что единственный пример, вечный образец для подражания дан — искать его нужно не в земном, а в Божественном; в Евангелиях и Писаниях апостольских. Разве было у Господа нашего имущество или деньги? Разве не сказал Иисус: «Отдайте кесарю кесарево»? Пока существует собственность, пока деньги составляют все, до тех пор никакое правительство не сможет обеспечить своему народу ни справедливости, ни счастья; справедливости, потому что все самое лучшее всегда будет доставаться самым последним людям; счастья, потому что все блага будут распределены между немногими и вся масса народа будет пребывать в крайней нищете… Пока существует собственность, самая большая и притом самая достойная часть человеческого рода будет вечно стонать под бременем забот и лишений…

Точно наяву вижу я город будущего, жизнь, лишенную неравенства и неправды. Пятьдесят четыре города, выстроенных просторно и хорошо, все — по одному и тому же плану. Повсюду — одни и те же законы, обычаи, нравы. Кроме городов по всему острову рассеяны фермы, имеющие все необходимое для земледелия; городские жители по очереди выселяются на эти фермы и занимаются земледельческими работами. Они живут семьями; каждая семья состоит не менее чем из сорока человек мужчин и женщин, не считая двух рабов. Во главе семьи стоят старейший мужчина и старейшая женщина, а во главе каждых тридцати семей — особый правитель. Каждые тридцать семей ежегодно выбирают своего правителя — сифогранта, над десятью сифогрантами стоит транибор. Всех сифогрантов — двести; они выбирают государя из числа четырех кандидатов, указываемых непосредственно народом, и дают предварительно клятву, что выберут достойнейшего; подача голосов — закрытая. Государь избирается пожизненно, хотя он может быть смещен, если возникает подозрение, что он злоумышляет против народа. Всякое решение, касающееся общественного дела, может быть принято лишь после трехдневного предварительного обсуждения. Под страхом смертной казни запрещено совещаться и обсуждать государственные дела вне заседаний совета или всенародного собрания. В случаях же особой важности вопрос решается всем народом сообща.

Главный совет заседает в Амауроте; он состоит из депутатов, опытных и сведущих старцев по три от каждого города. Правители — истинные отцы для своего народа, и все граждане относятся к ним с большим почтением. Они не носят никаких внешних знаков отличия и облекаются в такие же одежды, как и все прочие жители. Вместо короны и тому подобных знаков царского достоинства король располагает лишь пучком колосьев, который носят перед ним.

Ежегодно члены каждой семьи переходят из города на фермы; благодаря этому тяжелый земледельческий труд распределяется равномерно между всеми и протекает вполне правильно. Во время же жатвы из города присылается столько рабочих рук, сколько нужно, и все поля убираются обыкновенно в один день. Основное занятие жителей — земледелие; к нему приучают всех с детства. Но кроме земледелия всякий занимается еще каким-нибудь другим делом; они относятся одинаково любовно ко всякого рода занятиям. Главная обязанность сифогрантов — следить за тем, чтобы никто не проводил время в праздности. Но работают люди всего лишь шесть часов в сутки: три часа до обеда и три часа после обеда; спят они восемь часов, а всем остальным временем распоряжаются по своему личному усмотрению и посвящают его разным занятиям, смотря по наклонностям; кроме того, они посещают публичные лекции. От обязательной работы освобождаются сифогранты, а также лица, всецело посвящающие себя научным занятиям. Что же касается тяжелых и неприятных работ, то на такие работы находятся обыкновенно добровольцы, побуждаемые к тому религиозной ревностью.

Их трудовая жизнь — проста и полезна. Они не могут перестраивать по простому капризу и прихоти домов, в которых живут, носят крайне простую одежду: одного покроя — все мужчины, другого — все женщины, как находящиеся в браке, так и свободные.

Благодаря всеобщему труду и равенству, жители довольствуются очень немногим. На острове нет торговли; все товары складываются в особых магазинах на городских рынках; сюда приходит глава семьи и берет все нужное; при этом он не платит денег и не дает ничего в обмен на взятое. Всякий берет сколько нужно, и так как магазины полны товаров, то никому не приходится отказывать. Трапеза общая, и потому заборы из съестных магазинов делают особые экономы.

Конечно, всякий желающий обедать в одиночку может отправиться на рынок, взять провизии и изготовить себе обед; но нужно быть безумцем, чтобы тратить на все это время и труд и в конце концов получить обед гораздо хуже общего.

Двери в домах никогда не запираются на замок, и всякий свободно может входить и выходить. К золоту они очень равнодушны, не употребляют его даже на украшения, а делают из него разные побрякушки для детей и ночные вазы.