Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четыре раза императивный призыв заменен более спокойным утверждением в будущем времени: в «Разговоре с товарищем Лениным» (вместо конца — в середине: «Мы их всех, конешно, скрутим…»), в двух стихотворениях о Коммуне («…мы будем держаться столетья», «… явится близкая, вторая Парижская коммуна») и в ослабленной форме, в косвенной речи — в «Мае» («мы знали — …настанет — …и выйдут…»). В стихотворении-рассуждении «Октябрь» бóльшая часть концовки тоже выдержана в будущем времени («будет знамя… будут пули… будет бой…»), хотя в последней строфе и прикрыта второстепенным императивом «будоражь». Видно, что все эти стихотворения относятся к революционным поминальным праздникам (здесь к ним примыкают и Май, и Октябрь) — то есть к тем, где основная часть обращена в прошлое: ей и противостоит будущее время концовки. Наконец, полностью отсутствует заключительная часть в стихотворениях «Было — есть» (перечень перемен обрывается, как обрубленный), «Февраль» (с его последовательно-историческим рассказом), «Два мая» и «Корона и кепка» (в которых само повествование относится к будущему времени).
О переходе от основной части к заключительной сигнализирует только эта смена времени на будущее и/или наклонения на повелительное (пять раз; смена прошедшего на настоящее — один раз, в «9 января»; смена императива на «слава!» — два раза); таким же сигналом может быть и переход от 3‐го лица к «мы» (три раза), а один раз даже к «я» («Вместо оды»). Два раза вводятся суммирующие слова («недочеты» в «Первомайском поздравлении», «царские манатки» в «Короне и кепке»). Во «Всесоюзном походе» концовка дополнительно отбита двустишием среди четверостиший. Шесть раз, как сказано, конец опознается по кольцевому повторению начальной строфы. Таким образом, о приближении конца стихотворения читатель предупреждается в трех четвертях наших текстов.
Упомянутые три случая перехода в концовке на «мы» («Пролетарий… задуши войну» и два стихотворения о Коммуне) — конечно, исключения. Обычно поэт говорит от лица «мы» на протяжении всего стихотворения. «Я» появляется в праздничных стихах очень редко. В первый раз — в «Разговоре с товарищем Лениным» («…двое в комнате — я и Ленин») — как кажется, именно поэтому «Разговор…» не воспринимается как стихотворение на случай, к дню памяти Ленина. Во второй раз — в «Вместо оды» («Мне б хотелось вас воспеть… и, не растекаясь одами к восьмому марта, я хочу…»). В третий раз — в «Мае» («Помню старое 1‐е Мая. Крался тайком за последние дома я…» — и далее переход в «мы»): «я» здесь так же откровенно условно, как в описании 25 октября в поэме «Ленин», доставившем столько хлопот биографам. В четвертый раз — в «Двух культурах»: «пошел я в гости (в те года)…» — здесь условность этого «я» обнажается тем, что на третьей же строфе оно теряется и далее описывается сцена с кухаркой, заведомо происходившая без гостей-свидетелей.
12
Заглавия Маяковского в нашей подборке маловыразительны. Две трети из них полностью предсказуемы: «Май», «Октябрь», «Февраль», «Парижская коммуна», «МЮД» и т. д. Маяковский был мастером эффектных заглавий, но, вероятно, в праздничные дни газеты повышенно заботились о благообразии. Заинтересовать читателей могли разве что четыре заглавия: «Не юбилейте!», «Корона и кепка», «Долой шапки» и «Вместо оды», да еще несколько были настолько расплывчаты, что могли относиться к любым праздникам («Долой!», «Вперед, комсомольцы!» и др.).
Однако Маяковский старается удивить читателей неожиданностью даже под благообразными заглавиями. «Не будем гордиться победой революции, Красной армией, новым бытом, потому что во всем этом главное еще впереди и за него еще надо бороться», — заявляет он в «Не юбилейте!», «Долой шапки», «Вместо оды». Точно так же в «Первомайском поздравлении» он перечисляет не успехи, а недостатки (и подчеркивает это: «Разве первого такими поздравлениями бодрят?..»); то же делает он, и «докладывая» в «Разговоре с товарищем Лениным». Стихотворение «Наше новогодие» не утверждает, а отменяет новогодний праздник («…а для нас новогодие — подступ к празднованию Октября»), стихотворение «Долой!» выворачивает наизнанку идеализированную картину войны. Таким образом, по принципу «праздник наизнанку» построена, в конечном счете, четверть праздничных стихотворений; для советской печати — доля немалая. Принцип этот — сознательный: еще в стихотворении «1‐е Мая» 1923 года в «Лефе» Маяковский декларировал: «Хоть сегодняшний хочется день переиначить» и продолжал: «1 мая — да здравствует декабрь! …Да здравствует деланье мая — искусственный май футуристов!» и т. д. Это — часть общей установки, которую мы видели у Маяковского всюду: праздники должны быть обращены не в прошлое, а в будущее, за которое надо бороться.
Выворачивание наизнанку — лишь предельная форма выражения одного из самых общих приемов поэтики Маяковского — антитезы. Р. Якобсон утвердил представление, что основа поэтики Маяковского — метафора (а Пастернака — метонимия). Вероятно, лучше сказать, что метафора — основа элементов, из которых складываются стихи Маяковского; основа же их соединения в структуру — антитеза. Контрастность поэзии Маяковского бросается в глаза, замечена критикой со времен К. Чуковского, восходит к общей культуре авангарда и опирается на плакатную агитационность революционной эпохи. Мы видели, что идейно-композиционную основу по крайней мере 7 стихотворений составляет антитеза «прошлое — настоящее/будущее», производными от нее являются антитезы «капитализм — социализм» («Американцы удивляются»), «высокое — низкое» («Корона и кепка»), «смирение — борьба» («9 января»), с нею соотносится параллельная антитеза «мнимость — действительность», «лозунги — факты» («Первомайское поздравление», «Вместо оды», «Долой шапки», «Долой!»): всего, таким образом, это половина нашего корпуса. Но даже когда в стихотворении нет сквозной антитезы, отдельные места его могут быть выделены антитезами более дробными: в «Первых коммунарах» такая антитеза отмечает центр, в «Разговоре
