Эхо прошлого - Диана Гэблдон

Он убежал, легкий, как газель, а Уильям Баккли, прищурившись, смотрел ему вслед.

— Что такое? — спросила Брианна.

— Парень положил на тебя глаз. Твой муж об этом знает? — резко спросил он, повернувшись к ней.

— Не глупи, — отрезала она, но ее сердце забилось чаще, что ей совершенно не понравилось. — Мы работаем вместе. Он состоит в одной ложе с Роджером, и они обсуждают старые песни, вот и все.

Он фыркнул и покачал головой.

— Может, мне далеко до тебя, — произнес он, неприятно улыбаясь, — но я все же не дурак.

Глава 73

Овечка возвращается в овчарню

24 ноября 1777 года, Филадельфия

Лорд Джон Грей отчаянно нуждался в слуге. Прежний оказался бездельником, да к тому же еще и вором: Грей поймал его на краже ложек и уволил — после того как выворотил его карманы и оттуда посыпались ложки. Следовало арестовать его, но вряд ли местный полицейский станет слушать английского офицера.

При известии о приближении армии Хау большинство английских военнопленных увезли из города — американцы хотели обменять их. Генри оставили.

Предаваясь мрачным размышлениям, Грей чистил мундир. Теперь он носил его каждый день, чтобы защитить Дотти и Генри. Грей уже несколько лет не находится на действительной военной службе, но патент на чин, подобно многим в его положении, не променял, сохранив звание подполковника. Он не знал, что сделал бы Хэл, попробуй Грей выйти в отставку, и вряд ли когда-нибудь узнает — ему нет необходимости продавать свой патент, да и состоит он в полку Хэла.

Одна из пуговиц держалась слабо. Грей достал из сумки игольник, с первого раза вдел нить в игольное ушко и крепко пришил пуговицу к мундиру. Это вызвало у него чувство морального удовлетворения, и он осознал, что сейчас от него почти ничего не зависит, раз уж такая малость, как пришитая пуговица, вызывает у него радость.

Он нахмурился своему отражению в зеркале и резко одернул местами потускневшие золотые галуны. Грей знал, как заставить их вновь заблестеть, но будь он проклят, если станет натирать их куском вымоченного в моче хлеба. Вряд ли его внешний вид повлияет на мнение генерала Хау, даже если Грей вдруг подъедет к штабу в носилках и с турецким тюрбаном на голове. Хау мог месяцами не мыться и не менять нижнее белье — и не только на войне.

Но в армии наверняка есть хирурги, и Грею нужен лучший из них. При мысли об этом он поморщился. Он знал многих военных хирургов, и некоторых из них излишне близко. Однако армия Хау вошла в город в конце сентября, а сейчас середина ноября, к оккупации уже привыкли, как и к неприязни горожан.

Доктора-повстанцы либо покинули город, либо не захотят иметь дело с английским офицером. Симпатизирующие лоялистам были бы рады помочь ему — он посетил не один вечер, устраиваемый богатыми лоялистами, и познакомился с несколькими докторами, — но ни один из них не был хирургом. Один лечил только венерические заболевания, другой оказался акушером, а третий — обычным шарлатаном.

Вот Грей и решил сам прийти в штаб Хау с просьбой о помощи. Дольше ждать нельзя — Генри по-прежнему упорно отказывался от операции, хотя с похолоданием ему вроде бы стало легче. Уж лучше провести операцию сейчас, чтобы рана поджила прежде, чем наступят зимние холода и в закрытых домах воцарятся зловоние и грязь.

Он пристегнул меч и вышел из дома. Навстречу ему по улице, глядя на дома и сгибаясь под тяжестью вещевого мешка, брел солдат. Спускаясь по лестнице, Грей скользнул по нему взглядом, но этого оказалось достаточно. Он вгляделся пристальней, не веря, и вдруг бросился к высокому молодому солдату, позабыв про шляпу, галуны, меч и репутацию, и обнял его.

— Уилли!

— Папа!

Грея переполняли эмоции, ему редко доводилось ощущать себя настолько счастливым, но он постарался сдержать их, чтобы не смущать Уилли недостойным мужчины излишним проявлением чувств. Впрочем, рук он не отнял, лишь отступил на шаг, разглядывая сына от макушки до пят.

— Да ты грязный, — сказал он, расплываясь в широкой ухмылке. — Очень грязный.

Так и есть. А одежда поизносилась и обтрепалась. Нагрудный знак еще на месте, но на мундире не хватает воротника и нескольких пуговиц, а одна манжета оторвалась.

— И вшивый, — почесываясь, сообщил Уильям. — Здесь где-нибудь можно поесть?

— Да, конечно. Идем. — Грей взял вещевой мешок Уильяма и махнул рукой, приглашая следовать за собой. — Дотти! — крикнул он, когда они вошли в дом. — Дотти! Спустись!

— Я и так внизу, — раздалось за его спиной, и Дотти вышла из гостиной, где обычно завтракала. В руке она держала бутерброд с маслом. — Что ты… ох, Уилли!

Невзирая на грязь и вшей, Уильям стиснул ее в объятьях. Бутерброд полетел на ковер, а Дотти крепко обнимала Уильяма, смеясь и плача, пока он не пошутил, что она переломала ему все ребра и он теперь не сможет дышать полной грудью.

Грей благожелательно наблюдал за ними, хотя они уже успели втоптать бутерброд в чужой ковер. «Они и в самом деле любят друг друга», — решил Грей. Возможно, он ошибался. Грей вежливо кашлянул. Парочка так и не разжала объятий, но Дотти, по крайней мере, посмотрела на него через плечо Уильяма.

— Я прикажу подать завтрак для Уильяма, — сказал Грей. — А ты, дорогая племянница, проводи его в гостиную и налей чаю.

— Чай, — вздохнул Уильям, и лицо его приняло благоговейное выражение, с которым смотрят на чудо — или слушают о нем. — Я несколько недель не пил чая! Да что там, несколько месяцев!

Грей пошел в летнюю кухню — она находилась за домом по соображениям пожарной безопасности. Из обветшалого здания доносились дразнящие запахи жареного мяса, компота и свежего хлеба.

Грей нанял миссис Фигг, почти круглую чернокожую женщину, в качестве кухарки, рассудив, что нельзя приобрести такую фигуру, если не любишь еду и не умеешь ее готовить. Он оказался прав, и даже переменчивый характер женщины и ее привычка сквернословить не заставили его пожалеть об этом, хотя подходил он к ней всегда с опаской. Впрочем, услышав новости, она тут же отложила в сторону пирог с дичью и принялась наполнять едой чайный поднос.

Грей ждал — он собирался сам отнести его, чтобы дать Уильяму и Дотти время немного пообщаться наедине. Он тоже хотел услышать рассказ Уильяма; пусть в Филадельфии уже знали о разгроме армии Бергойна под Саратогой, но Грею