Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

лошади были в поту. Но замедляться нельзя, а остановка, даже кратковременная, приведет к тому, что пот застынет ледяной коркой и все начнут медленно умирать, даже не чувствуя, как коченеет тело.

Едва рассвело, Субудай выслал вперед свое правое крыло с Бату во главе. Ополчение и новобранцы, которых князь собрал за своим крепким частоколом, опасения не вызывали: с ними сладят стрелы. А вот конница врага – это действительно серьезная угроза, и Бату чувствовал гордость оттого, что схлестнется с ней первым. На рассвете монголы сделали обманный маневр, устремившись влево, вынудив русских уплотнить там свои ряды. Когда князь выдернул людей с другого фланга, Бату дождался от Субудая знака и бросил свой тумен вперед. А впереди уже была видна многочисленная конница, по приказу рванувшаяся навстречу. Что и говорить, силу для защиты Киева князь собрал нешуточную, но вот только она не готовилась сражаться среди зимы в лютый холод.

Бату на скаку опробовал тетиву, натянув и ослабив лук, отчего натруженные мышцы плеч тоже напряглись и расслабились. На спине побрякивал увесистый колчан со стрелами, оперение которых на морозном ветру слегка шуршало.

Князь заметил опасность: его местонахождение можно было определить по перемещению флагов. Властно протрубили рога, но Субудай уже послал вперед Мунке с левой стороны, и теперь перед основной силой монголов выдвигались два крыла. По центру вместе с орлоком стояли Джебе с Хачиуном – тяжелая конница, вооруженная длинными толстыми копьями. Тот, кто выйдет из-за частокола, встретится с поджидающими их плотными черными рядами.

Бату кивнул своему знаменосцу, и на морозном воздухе, качаясь из стороны в сторону, затрепетал видный всем рядам длинный лоскут оранжевого шелка. Туго заскрипели, сгибаясь, тысячи луков, и над передними рядами взвились четыре тысячи стрел. Секунда – и с детства привычные к стрельбе на скаку лучники дружно потянулись к колчанам за второй стрелой. Перед выстрелом они слегка приподнимались над седлом, для равновесия упираясь коленями в подпругу. На таком расстоянии целиться не было смысла. Стрелы взмывали ввысь и оттуда темной тучей отвесно обрушивались на вражьих всадников, оставляя после себя чистое небо и мертвую тишину.

Под врагом начали валиться лошади. Те из всадников, у кого были луки, стреляли в ответ, но их нельзя было сравнить с монгольскими, и стрелы падали, не долетев. Бату предпочел замедлить ход, дабы воспользоваться этим преимуществом. По его сигналу галоп перешел в рысь, а рысь в шаг, но стрелы продолжали вылетать через каждые шесть ударов сердца, словно удары молота о наковальню.

Русские всадники, вслепую пришпоривая, гнали своих коней через эту гибельную завесу, высоко держа над собой щиты и пригибаясь в седле как можно ниже. Два крыла долины должны были сомкнуться вокруг обнесенного частоколом лагеря, и Бату протиснулся в передний ряд. С той поры, как он в неистовом броске сразил русского князя, его люди ждали именно этого, а кровь в его жилах при виде врага вскипала быстрее и жарче.

Между залпами стрел не было ни перерыва, ни зазоров. Теперь монгольские лучники пускали их не столь высокой дугой, а потом и вовсе перешли на прицельную стрельбу. У русских в сталь была закована лишь княжеская дружина – ее на себя в центре должен был взять Субудай. Конники князя продолжали падать: град стрел не оставлял свободного пространства ни коням, ни людям.

Обнаружив, что колчан у него пуст, Бату с недовольной гримасой повесил лук на седельный крючок и вынул меч – движение, повторившееся по всей линии. Русское крыло сильно смялось, сотни человек остались лежать позади. Оставшиеся продолжали наступать, но многие из них были ранены, едва держались в седле, кое у кого от засевших стрел горлом шла кровь. Тем не менее они все еще пытались сражаться, а монголы, проносясь, сбивали их защищенными доспехами кулаками и предплечьями, рубили мечами.

Тумен Бату смял остатки русского крыла и пролетел мимо к стенам частокола. Видно было, как там распахиваются здоровенные ворота, но вот они оказались уже позади, а Бату, свесившись с седла, преследовал спешащего укрыться неприятеля. Воины с лихим гиканьем скакали, указывая друг другу на сподручные мишени. Чувствовалось, с какой гордостью и удовольствием они на скаку кивают своему командиру. Воистину нет слаще минут, чем когда враг разбит, а ты преследуешь его, как стадо оленей.

Когда ворота распахнулись, Павла выпихнули на яркий утренний свет, где снег слепил глаза своей белизной. От смятения и страха паренек на секунду зажмурился. Как много криков вокруг… Ничего не разобрать. Павел вынул меч и зашагал вперед, но шедший перед ним ополченец остановился как вкопанный.

– Давай, чего ты! – прикрикнул Павел.

А сзади уже напирали. Тот, что с щербатым ртом, не сводя глаз с надвигающихся полчищ монголов, кашлянул и плюнул. Блестели острия наставленных на них копий.

– Спаси и сохрани, – пробормотал давешний смехач, но Павел не понял, то ли это молитва, то ли проклятие.

Раздался боевой клич, но звучал он на ветру как-то жидко, нестройно, и руки у Павла вдруг ослабли, а живот свело.

Монгольское войско приближалось; слышно было, как гудит под конскими копытами земля. Это почувствовали все, кто впереди, и стали оборачиваться друг на друга. Орали начальники: багровея лицом, указывали на надвигающуюся вражью силу. Колонна еще двигалась, в основном из-за тех, кто наседал сзади. Павел попробовал замедлить шаг, да куда там одному против всех…

– За князя-а! – крикнул кто-то из воевод.

Кое-кто подхватил, но голоса были неуверенные и вскоре смолкли. Близился, вселяя ужас, темный, сметающий все на своем пути монгольский тумен.

Глава 21