Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

за этим с удовольствием, зная, что Сорхатани его взгляд перехватила. Ну что, надо бы еще добавить жару…

– Со своей стороны, я хотел бы обсудить разрешение отправиться к Субудаю, которое Угэдэй дал племяннику.

– Что? – переспросила Сорхатани, отвлекаясь от своих раздумий. – Мунке не будет сторонним наблюдателем будущего, советник. Он будет помогать его строить. Да, мой сын действительно вместе с Субудаем участвует в покорении западных земель. Или, по-твоему, вся слава за расширение наших границ должна достаться одному Субудаю?

– Прошу прощения, Сорхатани. Я не имел в виду твоего сына. Я имел в виду Байдара, сына Чагатая. Он тоже направляется сейчас к Субудаю. Я-то думал, ты знаешь…

Говоря это, советник едва сдержал улыбку. Несмотря на все свои связи в городе, эта женщина не обладала такой разветвленной, тянущейся во все стороны на тысячи миль сетью шпионов и соглядатаев, как у него, во всяком случае пока. Он видел, как она совладала со своим удивлением и справилась с эмоциями. Это впечатляло, и ему пришлось напомнить себе, что ее красота скрывает ум более острый, чем у многих мужчин.

Яо Шу участливо склонился вперед, чтобы слугам вокруг было не так-то просто его подслушать:

– Если ты в самом деле печешься о будущем, меня удивляет, как ты проглядела Байдара, думающего примкнуть к великому походу на запад. А ведь его отец, между прочим, следующий претендент на ханский престол.

– После Угэдэева сына Гуюка, – ощерилась Сорхатани.

Яо Шу кивнул:

– Все бы хорошо, да только не так много лет назад эти коридоры, помнится, уже видели толпы вооруженных людей, оспаривавших права наследника. Пусть это никогда не повторится. А ведь наследники собираются сейчас вместе и все как один под крылом Субудая. Если ты хочешь, чтобы твои сыновья доросли когда-нибудь до ханской власти, надо иметь в виду, что ставки здесь чрезвычайно высоки. Гуюк, Бату и Байдар имеют на нее такие же права, как и твои сыновья. Тебе так не кажется?

Сорхатани воззрилась на советника так, словно он поднял на нее руку. А он улыбнулся и встал, первым подводя черту под разговором:

– Ну что, оставляю тебя наслаждаться чаем и сластями, Сорхатани. Я считаю, что вся эта роскошь преходяща, но пользуйся ею, пока есть такая возможность.

Оставляя ее сидящей в задумчивости, Яо Шу пообещал себе, что непременно будет свидетелем возвращения жены хана в Каракорум. В таком удовольствии он себе не откажет, после стольких месяцев напряжения.

Ратники, дрожа от холода, топтались в тени мощных ворот. Как и частокол вокруг, ворота были сделаны из древних черных бревен, скрепленных меж собой ломкими от мороза веревками. На частоколе дежурили люди, ежедневным заданием которых было обходить заграждение снаружи по карнизу и осматривать крепления, что они и делали, осторожно ступая по узкому, в ладонь шириной, выступу и закоченевшими на морозе руками проверяя каждую задубелую веревку. На это уходила изрядная часть дня: частокол окружал территорию, по площади равную скорее небольшому городу, чем лагерю, где внутри теснилась не одна тысяча людей.

Двор перед воротами, по мнению Павла, был местом вполне безопасным. Здесь он оказался потому, что накануне ночью подошел в числе последних. А ратники, что сейчас топали ногами, чтобы согреться, дышали в ладони и засовывали руки себе под мышки, чувствовали себя увереннее под защитой надежных деревянных укреплений. О моменте, когда натужно сопящие быки отворят тяжелые ворота и рать выйдет к алчущим крови волкам, они старались не думать.

От тех, кто стоял у самых ворот, Павел держался на расстоянии. Он то и дело нервно ощупывал меч, все пытался лишний раз его вынуть и поглядеть. Дед говорил, что крайне важно за клинком все время следить, натачивать его. А вот как быть, если выданный клинок старше тебя самого, да еще весь в зазубринах и царапинах, он не сказал. Павел видел, как кое-кто из настоящих ратников шлифует свои мечи точилом, но попросить у них взаймы ему не хватало смелости. Они не походили на людей, привыкших что-то одалживать, тем более щуплому пареньку вроде него. Великого князя Павел покамест не видел, хотя привставал на цыпочки и как мог вытягивал шею. Будет о чем рассказать деду по возвращении домой. Его дедушка, например, до сих пор помнил Краков и, выпив чарку-другую, бахвалился, что видел-де там по молодости короля, – хотя, может, и привирал.

Павлу хотелось взглянуть на вольнонаемных ратных людей, услуги которых князь купил не иначе как за уйму золота. Где-то в глубине души у Павла таилась надежда, что среди них может быть и его отец. Он ведь замечал в глазах деда печаль, когда тот рассказывал о храбром молодце, подавшемся в конники. Да и мать, он видел, иной раз втихомолку плакала, когда думала, что ее никто не слышит. Возможно, отец их просто бросил – так делали многие, когда зимы становились чересчур суровы. Отец всегда был бродягой. Из Кракова они уехали в надежде обзавестись собственной землей, но выяснилось, что пахотным трудом сыт не будешь, а, наоборот, будешь перебиваться впроголодь и сама жизнь будет считай что беспросветной. К тому же доля земледельца на Руси на поверку оказалась еще незавидней той, от которой они ушли.

Работный люд в Киев и Москву влекло всегда. Перед отъездом с насиженных мест люди обещали, что будут через нарочных слать своим семьям деньги, а то и, заработав, приедут обратно сами, но и первое, и тем более второе редко сбывалось. Павел покачал головой. Он все же не дитя малое, чтобы ушат лжи надеяться подсластить щепотью правды. У него в руках меч, и за князя он будет сражаться возле тех свирепых, матерых всадников. Паренек улыбнулся, подбадривая сам себя. Среди них он