Всемирная история: в 6 томах. Том 3: Мир в раннее Новое время - Коллектив авторов История

Процесс подчинения купцом самостоятельных ремесленных мастерских насчитывал не одно столетие и достаточно хорошо известен историкам. Он мог реализовываться в разных формах: система раздач, контроль купца за одной технологически важной операцией процесса производства при подчинении всех мастеров, включенных в производственную цепочку. Купцам оказывалось проще обходить цеховые ограничения, вынося производство в сельскую местность либо в мелкие города, не имевшие ремесленных цехов. Купцы легче, чем цеховые ремесленники, следовали за модой, осваивая новые виды тканей (атлас, тафта, муар, газ, саржа, камелот, тонкая шерсть) и новые красители (кошениль, индиго). В конечном счете, именно купцы и создавали тот самый необходимый слой из вчерашних ремесленников и крестьян-надомников, который будет востребован на капиталистических предприятиях. Но купцы были слишком чувствительны к прибылям, чтобы приходить в производство «всерьез и надолго». Как только конъюнктура менялась и становилось ясно, что норма прибыли несколько лет подряд падает ниже 10 %, деньги из производства изымались. В конце XV — начале XVI в. купеческий капитал буквально хлынул в горное дело в Центральной и Восточной Европе. Но уже во второй половине XVI в., когда прибыль начала снижаться (из-за дороговизны леса и рабочей силы, истощения рудных жил), купцы передали большую часть горных предприятий государям, предпочитая переключиться на распределение товаров. Подобным образом плантации сахарного тростника и сахароваренные заводы сначала привлекали массу предпринимателей, мечтавших стать плантаторами. Однако в итоге в выигрыше оставались те, кто вовремя успел переключиться с производства на торговлю, поставляя промышленные товары плантаторам и сахарозаводчикам в обмен на их продукцию. Если говорить о централизованных мануфактурах, то их прибыли не являлись гарантированными, именно поэтому мануфактуры всегда существовали в окружении полузависимых от купца надомников. Впрочем, правительства многих стран, преследуя меркантилистские цели, вмешивались, помогая мануфактуристам протекционистскими тарифами и подавляя волнения рабочих, либо же сами основывали казенные мануфактуры.

Но и в самом конце XVII в. индийские и китайские ткани, несмотря на все транспортные расходы, превосходили лучшие европейские образцы соотношением цены и качества. Успех восточных ремесленников основывался не на улучшении ткацких станков, а на их виртуозном мастерстве и дешевизне рабочей силы. Вообще, восточному, в частности китайскому, обществу не был чужд дух предпринимательства. Так, в одном из «Рассказов о необычайном» китайского писателя Пу Сун Лина девушка-волшебница постоянно помогает людям: помимо обычных для колдуньи чудес, она то экспериментирует с новыми культурами и спасает деревню от голода, то заводит централизованную мануфактуру с жесткой дисциплиной и разделением труда. Но главное конкурентное преимущество восточного производства — дешевизна рабочих рук — станет главным препятствием на пути механизации.

Если мы возьмем Англию, то увидим, что к концу XVII в. за счет определенного изобилия капиталов соблазн увода денег в финансовую сферу оказывался не столь велик, как в других странах, и капиталы для инвестирования в производство имелись. Но здесь, как и в Голландии, жизнь была дорога (такова расплата за положение центра мировой экономики), и задача снижения себестоимости за счет сокращения доли ручного труда (поневоле оплачиваемого относительно высоко) оставалась актуальной. Пока же машины находили лишь спорадическое применение и, за исключением некоторых видов производства вооружения, технологический прорыв еще только подготавливался.

Традиционно наиболее престижной областью вложения денег являлось сельское хозяйство. В конце концов, не только венецианские сенаторы, но и большинство купцов выбрали этот путь, превращаясь в состоятельных помещиков. Они получали устойчивый доход от прекрасно организованных имений, которые в зависимости от условий специализировались на виноградарстве, животноводстве или на интенсивном зерновом хозяйстве, выращивании технических культур. Не следует переоценивать уникальность Европы и в этой сфере. В Индии крестьяне быстро отреагировали на рост европейского спроса на местную культуру — индиго, которая давала три урожая в год, но требовала сложной обработки и немалых капиталовложений. Правительство Великих моголов пыталось установить монополию на это прибыльное производство. После 1633 г., когда военные действия затронули область Агры, где выращивали индиго с листьями наиболее глубокого синего цвета, цены на товар непомерно выросли. Английские и голландские Ост-Индские компании составили картель, пытаясь на время приостановить закупки, чтобы сбить цену. Но индийские крестьяне решили выкорчевать часть посадок индиго, временно перейдя к возделыванию других культур, оборачивая конъюнктуру к своей выгоде. Но, как нетрудно догадаться, в Индии подобное производство было редким исключением. Крестьянской нищете способствовали многие обстоятельства — от непомерного налогового гнета до частых войн, немаловажным фактором являлся рост задолженности ростовщикам, индийская деревня задыхалась от нехватки денег.

В урбанизированных областях Европы имелись «свободные» деньги, которые, будучи вложенными в сельское хозяйство, могли порождать знаменитый high-farming, тип хозяйства, характерный для Нидерландов, все больших областей Англии и некоторых районов Франции, Северо-Западной Германии и Северной Италии. Интенсивное хозяйство, как правило, специализированное и высокотоварное, велось крупными фермерами, использовавшими наемную рабочую силу; однако они вынуждены были заключать не пожизненные, а в лучшем случае, среднесрочные договоры с собственниками земли. В этих условиях отношения между сеньорами и крестьянами все меньше напоминали dominium, отношения власти/собственности, которые, как мы помним, были базовым понятием для средневекового общества. Несмотря на сохранение различного рода держаний и феодальных прав, земельные отношения становились все более похожими на отношения собственности в том виде, в каком они будут описаны Адамом Смитом в следующем столетии.

Аграрные отношения в Центральной и Восточной Европе, на чью долю досталось снабжение Западной Европы зерном через порты Балтики, развивались иначе: экономическая конъюнктура требовала усиления личной зависимости крестьян, которые не были похожи ни на фермеров, ни на наемных рабочих. Но и здесь, в зоне «второго издания крепостничества», помещики из феодальных держателей будут превращаться в земельных собственников, ведущих товарное производство сельскохозяйственной продукции.

Но если для dominium такая трансформация была делом пусть не далекого, но все-таки будущего, то с другим понятием, характеризующим специфику средневекового общества, — с Ecclesia, дело обстояло иначе.

Конец конфессионального единства и рождение абстрактного социального мышления

На понятии Ecclesia держалось социально-политическое единство, и произошедшие с ней изменения оказались наиболее наглядны и драматичны. На множащиеся вызовы времени общество на первых порах отвечало традиционными попытками сохранить единство и усилить собственную сплоченность. Для этого корпорации, городу, королевству надо было еще теснее объединиться в почитании своего небесного покровителя (отсюда стремительный взлет торговли реликвиями в позднее Средневековье). Но также необходимо было отторгнуть «чужих», либо реальных (отсюда отказ от терпимости к мусульманам и иудеям на Пиренейском полуострове, строительство гетто в Венеции), либо вымышленных (отсюда пароксизм «охоты на ведьм»). Вполне традиционным являлся и предлагаемый рецепт: реформы, понимаемые в буквальном смысле, как возврат к старине. Новым стало более сильное, чем раньше, участие в этих исканиях мирян, обеспокоенных собственным спасением и поэтому предъявлявших больше требований к духовенству. Клир критиковали и ранее, но теперь книгопечатание превратило эту критику во всеобщее достояние. Типографский станок предоставлял и другую возможность: священные тексты теперь можно было зафиксировать раз и навсегда, унифицировать. Филологическая критика гуманистов облегчала пересмотр и уточнение переводов, ранее считавшихся каноническими. Латинский Запад в этом отношении не отличался оригинальностью, достаточно вспомнить, что между утверждением книгопечатания в России и реформами патриарха Никона прошел примерно такой же срок, что и между деятельностью Гутенберга и выступлением Лютера. В таких случаях всегда находились люди, которых подобные нововведения не устраивали — вообще или же в конкретной их форме. Возникала угроза схизмы. Разве можно было допустить, как говорили французы в середине XVI в., «разврат двух религий в одном королевстве»? Стремление восстановить единство любой ценой, в том числе путем насилия, вполне соответствовало логике Ecclesia. И вновь европейский пример не был уникален. В Японии не только истребили христиан, но и приняли беспрецедентное решение: ни один иноземец не должен был отныне осквернять своим присутствием священную японскую землю (исключение составлял остров Дэдзима в гавани Нагасаки, поскольку он был насыпан искусственно, только там разрешили находиться горстке голландцев). Традиционная поликонфессиональность и относительно мирное сосуществование религий в империи Моголов сменяются при Аурангзебе взаимной нетерпимостью различных общин. В Русском государстве старообрядцы как в географическом, так и в социальном смысле оказались вытеснены на периферию.