Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

— Кто ты? — спросила она, останавливаясь совсем рядом. — Я тебя не знаю.

Старец молчал, бессмысленно глядя на нее огромными блеклыми глазами.

— Я не знаю тебя, — повторила Гермиона таким голосом, будто пыталась объяснить что‑то маленькому неразумному ребенку, — уходи. Я не причиняла тебя вреда.

Старец не двигался. Потом медленно поднял руку и легко дотронулся скрюченными пальцами до Гермиониной груди. Отдернул их и осмотрел с задумчивым вниманием. Потом снова воззрился на ведьму.

В его газах что‑то блеснуло, будто вспышка заклинания, — и леди Малфой проснулась.

* * *

— Вашсиятельство, как звали монаха, которого ты свел с ума? Того, что заколол потом сломанной ложкой охранника?

— А кто ж его, стерву, знает? — хмыкнул призрачный граф, презрительно искривляя губы. — В приходе вроде Георгием величали. А уж как мамка называла — представления не имею. С чего вдруг ты этих чертей поминаешь?

— Прокляли меня, — мрачно призналась Гермиона, — теперь все, кому я жизнь испортила, во снах являются. И пока каждого по имени не назову — не уйдут.

— А ты к тому чурбану причем? — удивился граф.

— Не знаю, — плаксивым тоном буркнула Гермиона. — Хватаюсь за соломинку. Просто где же еще я монахов видала? А снится какой‑то монах. Или священнослужитель. В белом подряснике.

— Монахи не носят белые подрясники.

— В моих снах носят, — отмахнулась Гермиона. — У меня все белое носят. И все меня в чем‑то обвиняют, — добавила задумчиво она. — Даже совершенно незнакомые старики! — Ведьма досадливо отвернулась к окну. — Впрочем, может ты и прав. Одна девушка была в свадебном платье, хотя даже и не думала о замужестве… Возможно, и этот одет в подрясник просто так. — Она замолчала. — Ты зачем за Тэо таскался? — внезапно вспомнила ведьма.

— Поговорить хотел, — невозмутимо ответил граф. — Я когда‑то тоже каббалистикой увлекался.

— Нумерологию Дэмьен преподает, — подняла брови Гермиона.

— Ошибся, — развел руками призрак. — С кем не бывает?

* * *

— Кадмина, постой!

Гермиона остановилась посреди коридора и подождала, пока Аманда Броклхерст нагонит ее.

— Прости, — запыхавшись, начала она. — Что это ты не на стадионе?

— Не люблю квиддич. Что ты хотела, Мэнди?

Молодая женщина отвела глаза.

— На самом деле хотела не я, — промямли она довольно невнятно. — Тут кое–кому нужно поговорить с тобой. Поднимемся в кабинет Падмы?

— О’key. А по дороге ты объяснишь мне, что случилось.

Они направились к лестнице.

— М… Всё довольно сложно, — после продолжительной паузы пробормотала профессор маггловеденья, когда Гермиона повторила свой вопрос снова. — И запутанно. Вообще‑то мы не желали в этом участвовать…

— Мы?

— Сейчас всё поймешь. Я только хотела сказать тебе… — начала Мэнди, и замолчала на целый лестничный пролет. — Не суди нас с Падмой слишком строго, — наконец произнесла она. — Это давняя история, и очень сложно разобраться, кто и в чем по–настоящему виноват.

— Да о чем ты говоришь?!

Они как раз остановились у кабинета профессора Патил, и Мэнди кивнула на дверь.

— Иди. Она объяснит всё. Я надеюсь.

Гермиона недоуменно пожала плечами и дернула дверь.

Падма Патил стояла у окна и смотрела вдаль на низкое ноябрьское солнце. Окна кабинета профессора астрономии выходили на противоположную стадиону сторону замка и за ними царили сейчас тишина и полный покой. Издалека не долетало ни звука.

Заслышав появление Гермионы, Падма не пошевелилась: продолжала стоять у окна, в профиль к вошедшей, и неподвижно глядела вдаль.

— Что всё это значит? — строго спросила Гермиона, складывая руки на груди. — Это начинает напоминать маггловский фильм про шпионов.

— Не знаю, что такое «фильм», — всё еще неподвижно глядя в окно, сказала молодая женщина.

— Что случилось? — снова спросила Гермиона.

Темноволосая ведьма не отвечала.

— Падма?

— Я не Падма, — быстро сказала она и повернулась к Гермионе, окидывая ее оценивающим взглядом.

— В каком… Парвати?

Ведьма коротко кивнула.

— Но что…

— Поговорить с тобой хочу. Так сказать, о жизни.

— Ну, давай поговорим, — удивилась леди Малфой, присаживаясь на край преподавательского стола и выжидающе глядя на бывшую однокурсницу.

— Кошмары не мучают? — внезапно спросила Парвати Патил. — По ночам?

— Что?! — отпрянула Гермиона.

— Кошмары. Угрызения совести. Нет? Впрочем, почти десять лет прошло — всего не упомнишь, правда, Грэйнджер?!

— О чем ты?

— О двадцать втором декабря, — непонятно пояснила Парвати.

— О чем?!

— Ты, может быть, запамятовала, — с ядовитым смешком продолжила женщина. — Жила, знаешь ли, некогда на свете одна юная ведьма. Веселая, жизнерадостная и счастливая. — Парвати посмотрела Гермионе прямо в глаза, и в ее голосе проступила сталь: — И на пороге жизни ты убила ее, потому что твой ухажер, которого ты, кстати, ненавидела, взялся морочить ей голову тебе назло! Хороший повод для отмщения, правда?!

— Я… Откуда ты знаешь?!

— Гарри Поттер всё рассказал после того, как ты скрылась тогда. Только кто ж тебя накажет? Если даже совесть бессильна.

— Парвати…

— А ты хоть знаешь, что ее мать–маггла через полгода покончила с собой?! — выкрикнула бывшая гриффиндорка с неожиданной яростью. — Что ее отец начал пить и утратил всяческий человеческий облик?! — Она стиснула зубы и сжала кулаки, а потом заговорила тише: — Он умер год назад от инфаркта. Сердце не выдержало. Но тебе же плевать, ты и не думаешь об этом! Тебя ведь так обидели: увели парня, от которого ты только и мечтала избавиться!

— Это ты прислала мне книгу?

— Ее подложила тебе Падма, — пожала плечами женщина. — Хоть на это она оказалась способна! Эти две дуры вообще не хотели мне помогать! А сестрица и вовсе считает меня ненормальной! Все эти годы! Она была моей подругой, понимаешь? — Парвати снова перешла на крик. — Лучшей подругой! Она была со мной рядом с самого первого курса! Мы ездили с ней вместе отдыхать, ее мама–маггла кормила меня вишневым вареньем! Знаешь, когда Лаванда была жива, миссис Браун варила очень вкусное варенье! А потом ее девочка пропала без следа, канула в Лету, — в голосе говорившей послышалась едва сдерживаемая дрожь. — И через полгода Гарри Поттер заявил, что у ее ревнивой однокурсницы, оказывается, съехала крыша и она убила ее! А несчастная мать полезла в петлю, ты хотя бы об этом знаешь?! — со злыми слезами в голосе выкрикнула Парвати. — Если из‑за каждой дурацкой девчачьей ссоры… — она с остервенением вытерла глаза. — У тебя тоже сейчас подрастает дочь. Ты растишь ее, ты ее любишь, ты не спишь, когда она болеет; ты учила ее говорить и стоять, ты будешь рядом с ней много лет, постоянно, как друг, как мать. Надежда и опора! — Парвати сверкнула огромными глазами. — А потом в семнадцать лет какая‑то тупая стерва, возомнившая, что ей всё дозволено, возьмет и убьет ее потому, что та вызывающе одевается или дружит не с тем, с кем ей хотелось бы! Здорово, да?! — она снова кричала. — Потому что какой‑то ублюдок начнет морочить ей голову, будет за ней бегать, дарить ей полевые цветочки да дешевые шоколадки, потом затащит ее в постель — и всё только для того, чтобы позлить свою истеричную подружку! Позлил, ничего не скажешь! Добился своего! — Парвати перешла на свистящий шепот: — Скажи, как оно живется, когда можно вот так вот взять и убить каждого, кто тебе не нравится? И ничего не будет! А? Много их тебе приснилось, дрянь? Много еще народу ты погубила?! — Она выпрямилась. — Падма сказала, ты сожгла мою книгу. Поздно! Теперь ты всё равно заглянешь каждому из них в лицо. Хотя не знаю, может, тебе и твоему дружку будет только весело! Что ты опустила голову, а?! Самое время достать волшебную палочку и размазать меня по стене! Тебе же всё можно, — горько закончила женщина упавшим, опустошенным голосом.