В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Марина хотела удалиться и даже повернулась, чтобы уйти к себе. Она сразу же поняла, что имела в виду тогда Агнешка, утешая ее: «Не варта[442] ен твоих слез, вось табе мой сказ. Забудзь о своей вине перад им. Расплата яму по справах[443] яго!». О Боже, в ее же доме! С бонной! Она вдруг осознала, что ее рука взметнулась вперед и с силой надавила на ручку двери, распахивая ту в спальню супруга.

Да, все так и есть. Француженка в капоте и чепце, отороченном кружевом, из-под которого ей на грудь падают пряди густых каштановых волос («Надо же», отметила Марина. Она и не замечала подобной красоты у бонны при ее вечном узле на затылке) и Анатоль — в рубахе навыпуск и штанах от мундира, босиком. Полумрак в комнате, только пара свечей горит на этажерке в канделябре. Они стоят напротив друг друга, не касаясь, но более интимной сцены Марина даже не смогла бы придумать.

— Bonne nuit, — с явной издевкой произнесла она, с удовлетворением наблюдая, как краснеет бонна, и бледнеет Анатоль. А потом также внезапно, как ворвалась в их уединение, захлопнула с силой дверь спальни, что задрожало пламя свечи в ее руке, бросилась к себе. Едва она заперлась в своей половине, как ее чуть ли не настиг супруг, стукнувший со злости в дверь кулаком.

— Отопри! — приказал он из-за двери, но Марина лишь огрызнулась:

— Пошел к черту! — она едва подавила в себе порыв рассмеяться во весь голос. Какая ирония! Все это время она страдала и каялась от своей измены с Загорским, а у нее под носом эти двое спокойно вели свою amour partagé[444]. Она одернула себя, поняв, насколько сейчас близка к истерике. — О Господи, и это ты! Ты, о котором говорят в свете: «Il n'a aucun tort tout le monde[445]»! Как это низко! В собственном доме! С прислугой! Как давно? Как давно это длится? С первых дней ее службы?

Анатоль ничего не ответил из-за двери, и она едва не застонала во весь голос. Как она была слепа! Где были ее глаза, ведь не заметить этого ей, хозяйке дома, еще более постыдно?

— Прости меня, — донеслось спустя какое-то время из-за двери. — Ты была так холодна со мной. Я просто хотел… Мне было нужно… Я уволю ее, хочешь? Выгоню прочь? Отопри дверь, давай поговорим. Я виноват, но ведь и ты тоже виновна в этом! Будь ты хорошей женой, этого бы не было! Слышишь, ты тоже виновата! Ты ведь никогда не любила меня! Никогда!

Он снова начал стучать в ее дверь, негромко, чтобы не перебудить дом, но настойчиво, принуждая ее отворить ему. Но Марина не шевелилась. Она сидела в кресле и смотрела в никуда. Мыслей в ее голове не было, равно как и каких-либо чувств в ее душе. Ей казалось, что она уже миновала тот предел боли, что был отведен на ее веку, и более не будет никаких страданий в ее жизни, раз она так безучастна сейчас.

Внезапно в ее животе шевельнулся ребенок, словно пробудился ото сна от этих стуков в дверь, и она поспешила положить руку, чтобы успокоить его, стала медленно гладить живот сквозь тонкую ткань сорочки. Как жестоко кто-то посмеялся над ней нынче! Она шла к своему супругу этой ночью, впервые шла сама, чтобы полностью отдаться и покориться ему, а он вовсе и не ждал этого, устав ждать ее ответа. Зато, грустно улыбнулась Марина, в этом есть и положительная сторона — теперь она более не ощущала то чувство необъемной вины перед своим мужем, что сопровождало ее на протяжении их брака. То чувство, что мучило ее, тревожило, гнало ее сон долгими ночами.

Теперь они квиты. Теперь, когда они взаимно принесли друг другу боль и разочарование, они могут начать свою жизнь с чистого листа, переписать всю историю их совместной жизни заново. Ведь они оба виноваты теперь друг перед другом. Виновны оба. И оба наказаны судьбой.

Марина вышла следующим утром к завтраку такая спокойная, словно не было давешней ночи в ее жизни. Она без лишних слов встретила своего супруга, который нынче ловил каждый ее взгляд и жест за столом, а только улыбалась загадочно, будто наконец ей открылась тайна, столь долго ускользавшая от нее. Она шутила и смеялась с Катиш, строила с той планы на ближайший выезд в свет, выглядела счастливой и умиротворенной, чем совсем обескуражила Анатоля. Еще больше удивился он, когда запротестовала, едва он выразил свое намерение рассчитать mademoiselle Le Bonn.

— Не стоит этого делать нынче, — возразила она. — Оставим подле Леночки ее, ведь дочери будет нелегко в этой разлуке с нами. Так долго мы еще не расставались в последнее время. Рассчитать бонну мы всегда успеем. Вдруг ее услуги все же понадобятся в дальнейшем, — маленькая и грязная шпилька, но Марина не смогла удержаться от нее и не уколоть мужа.

Более они никогда не затрагивали тему той ночи, когда Марина застала бонну в спальне мужа. Лишь однажды, в день отъезда в Петербург, Анатоль поймал жену за руку, когда окружающие были заняты сборами.

— Прости меня, прости, — он быстро целовал ее пальцы, а она смотрела на него по-прежнему равнодушно. — Более такого не повторится, даю тебе мое слово.

— Не стоит клясться в этом. Я не принимаю ваше слово, — ответила ему Марина. — Разве вы еще не поняли? Peu m'importe[446]. Я хочу, чтобы вы уважали меня, любили и заботились о наших детях, и только. Я не требую от вас верности и не желаю ее, ведь вы заслуживаете любви. Той любви, что я не смогу вам дать. Только об одном прошу — не в доме, не в нашем доме.

Но Анатоль не принял ее слов. Он успел заметить отголосок ревности и боли в ее глазах, когда она захлопывала двери спальни, посему в нем по-прежнему теплилась надежда, что когда-нибудь ее сердце откроется ему. Даже, несмотря на то, что Марина говорила ему нынче.

Агнешку оставляли в Завидово, за что Марина будет корить себя впоследствии и еще долго не сможет простить себе этой глупой обиды на свою старую няньку.

— Ты не сказала мне! — кричала она на Агнешку. — Ты все знала, равно как и остальные слуги, и утаила это от меня! Полгода! Меня обманывали полгода!

И как нянечка не оправдывалась, что негоже Марине было знать еще и это, что она не хотела приносить в ее жизнь очередную порцию боли и разочарования, Марина не стала ее слушать, прогнала ее прочь. А после, когда уже уезжала из Завидово, даже не попрощалась, как делала это обычно, лелея в себе свою обиду и мысль о том, что ее предал самый близкий человек, что только был в ее жизни.

На следующий день после приезда семьи Ворониных в особняк на Фонтанке Марина и Катиш направились, как и было обещано девушке, к модистке, чтобы заказать той гардероб для дебютантки, а после проехались с визитами по многочисленным знакомым четы Ворониных. Марина желала представить невестку не на балу, где золовка будет в не совсем выгодной для себя позиции по сравнению с остальными девушками на выданье, а в более интимной обстановке визита, за чашкой чая. Согласно планам и надеждам супруга расположить к Катиш молодого графа Строганова, она привезла ту с визитом и в дом на Невском проспекте. К сожалению, молодого Строганова дома не оказалось, их приняла сама графиня в малой гостиной, где к вящему удивлению Марины она увидела и князя Загорского, и мать и дочь Соловьевых, что прибыли с визитом ранее них.