Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

тыла полуторки с красноармейцами, тянулись обозы, груженные мешками с мукой, ящиками с галетами, консервами, скакали ездовые на взмыленных конях. И все на запад, на запад...

На соборной площади стояли шеренгой самоходки с расчехленными стволами, направленными в небо. В садах, за штакетниками, дымили полевые кухни, а неподалеку, в тени яблонь, зеленели палатки полевого госпиталя, среди которых метались санитарки в белых халатах.

У каменного забора пестрым табором, прямо на траве, расположились беженцы с узлами, чемоданами, плетеными корзинами, сундучками. В тесноте, среди этой немудреной утвари, бегали горластые, почерневшие от солнца и ветра босоногие дети, задирая друг друга. Особняком, в тени густого дуба, сидели старые евреи в черных ермолках с благообразными библейскими лицами, задубевшими от долгих дорог до черноты.

Перед окнами районной столовой седоватый мужчина бойко наигрывал на гармошке «гопака», а два захмелевших сивых деда, обнявшись за плечи, выкидывали такие замысловатые коленца, что у зрителей от смеха захватывало дух.

Грузовики с оперативниками медленно пробирались сквозь толчею узеньких улиц к месту назначения.

Обдав веселую компанию пылью, машины свернули возле столовой в тенистый переулок к школе.

Вскоре школьный двор, вымощенный красным кирпичом, огласился криками, топотом, смехом. Зазвенели у водонапорной колонки ведра, задымила в углу сада походная кухня.

Взвод, которым командовал старший сержант Николай Середа, разместился в большом классе, выходящем окнами прямо во двор, на водонапорную колонку. Красноармейцы, едва успев сбросить с плеч скатки и ранцы, заторопились к воде. Николай, поставив дневального возле винтовок, разрешил красноармейцам выйти во двор. Ему тоже хотелось бы помыться у колонки, но прибежал дежурный и сообщил, что вызывает капитан Буряк.

Надо сказать, что сразу же по прибытии в полк Николая назначили командиром стрелкового отделения: у него уже было звание старшего сержанта, присвоенное на границе за год до войны. Он нередко вспоминал тот день, когда демобилизовался и приехал в родную станицу в зеленой фуражке, яловых, начищенных до блеска сапогах, в гимнастерке с тремя треугольничками в петлицах. Когда он прошелся в первый день с Мариной по улице, все станичники любовались стройной выправкой командира. Особенно это привлекало мальчишек. Ведь до этого в станице командиров-пограничников не было, поэтому пострелята, начитавшиеся гайдаровских книжек, ходили за Николаем по пятам, стараясь подражать ему даже в походке.

Марина была счастлива, гордилась мужем. Просила его надевать военную форму, когда собирались в клуб или кино. Уж больно к лицу ему была эта форма.

А близкий родственник по материнской линии дядя Алексей Пастушенко, известный насмешник и балагур, при встрече с Николаем добродушно шутил:

— Ты, Миколка, словно генерал в этой сбруе, али сам Буденный, ешь те корень... Жаль вот усов у тебя нет, но ты не горюй, это при случае подрисовать можно...

В полку внутренних войск Николаю выдали синюю фуражку, гимнастерку и шинель с красными петлицами. А вскоре вышел приказ — заменить в прифронтовой полосе фуражки на общевойсковые пилотки, красные петлицы — на полевые с зелеными треугольничками.

Через неделю Николая назначили командиром отделения во взвод к лейтенанту Марченко — участнику боев с белофиннами, награжденному орденом Красной Звезды. Марченко через два дня послали на передний край под Ирпень командовать ротой, а Николай стал во главе взвода, в котором сейчас насчитывалось всего двадцать бойцов, недавно прибывших в полк. С этим взводом Николай и был направлен в оперативную группу Буряка.

Явившись по вызову, он увидел Буряка за бритьем. Лицо капитана выражало такую боль, словно ему рвали зуб без укола.

— Садись, Середа, и смотри на мои мученья, — простонал он через плечо. — Проклятая бритва, дерет хуже лопаты.

— Направить надо, — посоветовал Николай, — был бы под рукой оселок, я бы из нее самобрейку сделал. Ведь я плотник, умею так наточить топор, что им можно бриться...

— С утра дома не успел привести себя в порядок, второпях и захватил с собой другую бритву. Я ею никогда не пользовался, хранил до лучших времен. Ладно, потерплю до конца, немножко осталось...

Он провел бритвой по изнанке ремня, зацепленного за ручку оконной рамы, намылил щеку.

— Не люблю к начальству неопрятным являться, — словно оправдываясь перед Николаем, продолжал Буряк, — сейчас в райотдел НКВД пойдем, представимся. Нам с ними придется продумывать всю операцию.

В комнату вошел старший сержант Яковенко — командир второго взвода и, вытянувшись в струнку, поднес руку к козырьку, готовясь рапортовать.

— Садись, старший сержант, — предупредил его рапорт Буряк, — вот сейчас закончу экзекуцию над собой, и все втроем пойдем к местному начальству.

Капитан потер рукой по гладким щекам, улыбнулся, вытирая бритву о лоскуток бумаги.

В раскрытую дверь доносились веселые голоса красноармейцев, моющихся у колонки, звонкие шлепки по спинам, неудержимый хохот.

— Глянь, как Алеха раздобрел на казенных харчах!

— Домой приедет — казачка родная не узнает!

— С такой фигурой в дьяконы впору.

— Ребята, спроста говорите, не сглазьте, а то сохнуть начну.

— Тебя не сглазить — в дверь не будешь влазить...

Шум во дворе был приглушен надсадным ревом моторов, который шел с запада, с каждой минутой нарастая, заставляя дрожать стены здания.

— «Юнкерсы» летят, — определил по звуку капитан, — опять Нежин бомбить будут. Видно, не дает фрицам покоя этот железнодорожный узел...

— Эх, сюда бы наших истребителей, они бы показали, как разгуливать в небе, — со злостью произнес Середа.

Через полчаса капитан Буряк с младшими командирами вошли в кабинет начальника райотдела НКВД майора Поддубного, там уже сидели за столом начальник милиции капитан Глущенко, мужчина лет сорока с черными усами вразлет, бывший конник червонного казачества, и райвоенком майор Прокопенко, широкоплечий богатырь с красноватым лицом, изъеденным оспинками.

Когда капитан Буряк доложил майору о прибытии оперативной группы и представил своих командиров, майор, улыбаясь, вышел из-за стола навстречу со словами:

— Здравствуй, Владимир, здравствуй, земляче! Давненько ты в своих краях не был. Укатил в Киев, увез самую лучшую звеньевую в колхозе и домой носа не кажешь...

— Рад бы, Роман Васильевич, родной дом всегда к себе тянет, да служба не пускает.

Володю Буряка, который родился и вырос в этих местах, майор знал с детства. В райцентре Володя окончил десятилетку и по рекомендации комсомола поступил в Харьковское пограничное училище.

Майору было известно, что после окончания училища его земляк служил на Дальнем Востоке, принимал участие в хасанских событиях, воевал с белофиннами. После ранения лежал в госпитале, а оттуда был направлен на службу в войска НКВД. Отец его Семен