Трудно быть немцем. Часть 1 - Елена Гвоздева

Подпольная сеть Днепропетровска была уничтожена практически полностью. Гестапо ловко провело игру со связной, юной неопытной девушкой. Романтические представления о героической судьбе разбились о коварный и жестокий обман. Явка в её квартире, казалось, имела идеальное прикрытие — в ней разместились на постой немецкие офицеры.

Новый квартирант, симпатичный белокурый парень, отличался от прочих фашистов, с которыми Валя кокетливо флиртовала, выуживая крошечные крупицы информации о перемещениях и новых назначениях знакомцев.

Однажды этот улыбчивый офицер "решился признаться", что антифашист, что хочет помочь. Даже денег предложил для подполья. Это был опытный мастер обольщения и прекрасный актер Аркадий Мартынов под псевдонимом "Эрих". Давыдовская стала не первой его жертвой, во Франции, в Бельгии его возлюбленные закончили жизнь в гестапо. Эрих тешился доверчивостью женщин, упивался своей властью над их влюбленными душами. Постепенно, исподволь, сообщая ей "секретные сведения" этот опытный кукловод выследил со своими напарниками всех, кому наивная Валя передавала эти сведения. В застенках оказались хозяева явочных квартир, связные и даже их родные, ничего не знавшие о подполье.

Сташков уцелел случайно, лишь потому, что ушёл на встречу с павлоградским связным.

С Валечкой Давыдовской обращались, как с ценным агентом. Ни побоев, ни голода девушка не испытывала, в отличие от арестованных по её вине.

До поры до времени, пока не схвачен лидер организации.

Ей показали, что сделали с другими несчастными во время пыток, и Валя снова предала, теперь вполне осознанно. Эрих (Мартынов) пообещал ей, что они уедут вместе в Германию, если она поможет своему любимому и себе.

"Всего-то схватить больного туберкулезом Николая Ивановича, которому врачи отмерили несколько месяцев жизни", — уговаривал милый Эрих.

Валечку привозили на городской рынок Павлограда и "выгуливали" в сопровождении Мартынова в надежде, что Сташков рано или поздно появится там для встречи со связными.

Несколько раз Прибер приходил на "барахолку", как прозвали ту часть рынка, где продавали и меняли подержанные вещи. Сташков торговал там зажигалками, сделанными вместе с Грушко.

Так было и 28 июля 1942 года. Наконец, увидел Николая в толпе у витрины магазинчика с одеждой, это было их место. На подходе к магазину отражение в витринах позволяло связным одновременно контролировать обзор за спиной, рядом были проходы с овощными рядами, где нагромождения ящиков позволяли притаиться и осмотреться.

Николай Иванович выглядел как работяга или кустарь в потертой одежде, тихо приблизился к Приберу, сказал, глядя в сторону:

— А вот кому зажигалочки! Продаю недорого.

Степан перебирал зажигалки, сказал с разочарованием:

— Самодельное барахло! Кустарщина!

— Посмотрите вот эту, господин хороший, — протянул Сташков зажигалку со спрятанным донесением, — тихо добавил, пересчитывая деньги, — за мной следят, приходили к Грушко. Блондин с ухоженной девушкой. Найду тебя сам.

Прибер спрятал зажигалку и пошёл в ортс-комендатуру. Неподалёку от рыночного кафе увидел пару, похожую на описание Сташкова и встревожился, хотел проследить за ними, но его ждал Венке. Уже в кабинете начальника ортс-комендатуры подумал: "Николай ждал только меня, наверное, сразу ушёл".

Сташкова остановили у выхода на улицу Горького.

Именно Давыдовская указала на него гестаповцам, постоянно державшим её в поле зрения во время этих "прогулок".

Николай выстрелил и бросился бежать к церкви Голубицкого. Две пули попали в него, Сташков упал, когда до церковной ограды оставалось всего пару шагов.

Сомнения Прибера прервали звуки выстрелов, раздавшихся со стороны рынка. Венке вызвал секретаря и велел узнать, что там происходит.

— Герр, комендант! Перестрелку затеял подпольщик, пойманный на рынке. Его уже увезли в гестапо.

Степан похолодел: "Не успел, не успел…" — билась в голове тревожная мысль.

Венке обратил внимание, как сильно побледнел инспектор электросетей:

— О, герр Приберг, вас так напугала стрельба? Сразу видно — вы не военный, — скривил в усмешке губы начальник ортс-комендатуры.

Степан опомнился, смущенно кивнул:

— Да. Герр, комендант, я слышал, подпольщики охотятся на фольксдойче, считают предателями.

***

Павлоградских подпольщиков спасло лишь то, что Валечка ничего о них не знала. Теперь палачи пытались выбить информацию о них из арестованного секретаря обкома. После ранения в левую ногу и руку фашисты старательно его подлечили, надеясь постепенно вытряхнуть из него всё о подрыве мостов, уничтожении санпропускника гарнизона.

Начальник СД штурмбанфюрер Мульдэ распорядился перевезти его в тюрьму на улице Короленко в Днепропетровске.

По приказу следователя гестапо Лунге арестовали семью Грушко, даже четырнадцатилетнюю Люду, дочь хозяина квартиры, несмотря на то, что при обыске не нашли ничего, указывающее на связь со Сташковым.

Валечку приводили на допросы к измученному Сташкову, чтобы она уговорила последовать её примеру, сытая и ухоженная стерва демонстрировала на себе "милосердие немцев".

Чтобы отвлечься от назойливого щебетания пустоголовой твари, Сташков представлял, как вцепились бы в её аккуратно уложенные, блестящие чёрным глянцем, волосики вдовы и матери, загубленных этой шкурой несчастных.

"Плюнуть бы в этот аккуратно накрашенный ротик. Даже не понимает, сука, насколько невыносимо слушать её самодовольный щебет о прекрасном отношении к ней фашистов. Как же я виноват перед всеми преданными этой мразью… Зачем выхаживают после ранения, что ещё приготовили эти нелюди? Нарядили эту тварь безмозглую… смотрите, какие мы добрые… Нет у них подхода к Павлоградцам… на меня надеются. Как хорошо, что все связи я замкнул на себе, сам обходил людей, — Николай закрыл глаза, — мне тридцать пять, я давно готов к смерти, с тех пор, как врачи объявили свой приговор, зато могу быть спокоен, их некому выдать".

Через несколько недель стало понятно для чего весь это "менуэт" — в гестапо ждали самого Коха (гаулейтер Украины). Высокий гость внимательно наблюдал за Сташковым, говорил неспешно, проникновенно, делая паузы для переводчика.

"Так вот в чём дело. Намерены сделать из меня второго Власова, — Николай иронично хмыкнул, — однако. Думают мне польстить тем, что приравняли к генералу. Зря. Не греет меня такое сравнение. Никак".

Кох замолчал в ожидании ответа.

— Если вы так уверены в победе над большевизмом, зачем вам моя лояльность? Я не собираюсь выступать с обращением к советскому народу, как шкура Власов. — Сташков откинулся на спинке стула и рассмеялся, срываясь на кашель. — Н-да, мужики, вы так дружно меня уговариваете, видно, на фронте у вас совсем хреново, а?

Кто-то из мелких сошек осклабился, принимая его смех за согласие: "Ну не будет же приговоренный к смерти веселиться".

Переводчик замялся, подбирая формулировку помягче. Взгляд гаулейтера заледенел, немцы притихли. Кох привык держать лицо, поднялся: