Кто все расскажет - Чак Паланик

Сапфиры и бриллианты бросают холодные отсветы сквозь покрасневшее стекло. Их бесчисленные сверкающие грани до бесконечности умножают и погибающую мисс Кэти, и объятого нестерпимым горем Уэбстера. Изумруды, рубины… Бесстрастные, непреходящие, вечные свидетели глупых человеческих драм, совершающихся под солнцем. Тут персонаж-Уэбстер опускает взгляд, замечает кровь на своём «Ролексе», поспешно вытирает циферблат о платье мисс Кэти и прикладывает часы к уху: тикают или нет?

— «Конец», — произносит закадровый голос Терри.

АКТ II, СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ

Профессиональная сплетница Эльза Максвелл однажды сказала: «Все биографии состоят из нагромождения лжи. — И, подумав, добавила: — Все автобиографии тоже».

Критики были готовы простить Лилиан Хеллман некоторые фактические неточности в отношении событий Второй мировой войны. Как-никак, перед ними предстала сама история, только в улучшенном виде. Возможно, это не настоящая война, но именно такую нам и хотелось бы выиграть — блистательную, насыщенную увлекательными событиями, да ещё с участием Марии Монтес, перерезающей горло Луи Костелло. После чего Боб Хоуп исполняет фирменную чечётку на участке, усыпанном ещё не взорвавшимися минами.

Ни один из американских солдат не корчился в окопах, не трясся внутри боевого танка с таким же страхом, который наполнил сердце мисс Кэти, шагнувшей на театральную сцену в ночь премьеры. Танцуя и напевая, она чувствовала себя чересчур удобной мишенью для публики. Её могли застрелить с любого кресла. Каждая нота, каждое па легко могли стать последними, а кто бы это заметил посреди оглушительного шквала поддельных пуль и шрапнели? Коварный убийца мог преспокойно скрыться после рокового выстрела, пока театралы рукоплескали бы умирающей Кэтрин Кентон, ошибочно принимая разверстую грудь или взорванный череп за восхитительный спецэффект, а живописную гибель на публике — за любопытный поворот в эпической саге Лили Хеллман.

Тем временем мисс Кэти танцевала. Она металась между декорациями так, словно от этого зависела её жизнь, старалась ни на секунду не оставаться одна, то и дело взбиралась на нос корабля, ныряла в тёплые волны Тихого океана и, пробулькав из-под воды строчку из песни Артура Фрида, появлялась над лазурной поверхностью с нотой Гарольда Арлена на устах.

Ужас наполнил её игру такой силой, такой выразительностью, какими актриса не радовала публику уже несколько десятилетий. Этот вечер зрители будут вспоминать до скончания дней. Я и забыла, когда мисс Кэти в последний раз вот так кипела от переизбытка жизненной энергии.

Приглядевшись к залу, мы можем заметить сенатора Фелпса Рассела Уорнера с очередной половинкой. Пако Эспозито в обществе индустриальной секс-бомбы Аниты Пейдж. Меня рядом с Терренсом Терри. На самом деле в театре осталось единственное пустое кресло: осунувшийся Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий нарочно купил два билета, чтобы было куда положить гигантскую охапку красных роз, которые он, без сомнения, намерен подарить мисс Кэти, когда актрису вызовут на поклон. В таком букете легко припрятать и пистолет-пулемёт, и винтовку. Любую «пушку» с глушителем, хотя подобная мера предосторожности ни к чему в то время, пока японские истребители-камикадзе с пикирования бомбят американские военные корабли в заливе Перл-Харбор.

Сегодняшнее представление — не что иное, как битва за собственную личность. Беспрестанное самосотворение. Эти завывания и ходульные движения свидетельствовали о страстном желании задержаться в мире, не дать заменить себя новой версией; так переваривается пища в желудке, так мёртвый остов дерева превращается в топливо или мебель. Выполняя разнообразные па, мисс Кэти кричала миру о том, что она — живой человек. Хрупкое существо, которое во что бы то ни стало силится произвести впечатление на окружающих и тем самым отсрочить свою кончину, насколько это возможно.

Под лучами прожекторов перед нами явился младенец, воплями требующий материнскую грудь. Визжащая зебра, напуганный кролик, угодивший в зубы стае голодных волков.

Обыкновенное пение, танцы? Ну нет, это был скорее отчаянный, оглушительный вой твари, заглянувшей в пустые глазницы Смерти. И уж точно не заурядное повторение предыдущих ролей мисс Кэти, таких как миссис Ганга Дин, миссис Горбун Ноттердамский, миссис Последний из могикан.

Только я и Терри заметили холодную испарину, проступившую на её лбу. Только мы обратили внимание на то, как тревожно мечется её взгляд, обшаривая балкон и оркестровую яму. Впервые за долгие годы Кэтрин Кентон отбросила страх перед критиками. Она не боялась ни Фрэнка С. Наджента из «Нью-Йорк таймс», ни Говарда Барнса из «Нью-Йорк геральд трибюн», ни Роберта Гарланда из «Нью-Йорк америкэн».

Между тем Джек Грант («Скрин бук»), Глэдис Хэлл и Кэтерин Альберт (журнал «Модерн скрин»), Гаррисон Кэрролл («Лос-Анджелес геральд экспресс») и весь легион театральных критиков напропалую строчили в блокнотах, напрягая извилины в поисках дополнительных наречий в превосходной степени. Даже обозреватели Шейла Грэхем и Эрл Уилсон, в любое другое время и на любом другом представлении составлявшие, по выражению Дороти Килгаллен, «жюри присяжных зубоскалов», даже они — аспид с ехидной — готовились рассыпаться в искренних похвалах.

Тем временем я набрасываю собственные заметки. Радость сегодняшнего триумфа принадлежит не только мисс Кэти и Лилиан Хеллман; это и моя личная победа. Такое ощущение, словно родное дитя-калека наконец научилось ходить.

Подтолкнув меня локтем, Терри шепчет: уже позвонил Дик Кастл, забрасывал удочку насчёт прав на экранизацию. Потом пристально смотрит, как я постукиваю туфлями в такт музыке, и с улыбкой интересуется:

— В тебе, случайно, не умерла знаменитая танцовщица Элеонор Торри Пауэлл?

Хотя сам то и дело дрожащими пальцами загребает «иорданский миндаль» из пакета, чтобы забросить в рот ещё одну горсть.

А на сцене моя мисс Кэти горланит очередной стопроцентный хит, заворачиваясь в дымящийся и хлопающий на ветру флаг корабля «Аризона». При этом кидаясь то вправо, то влево, как обезумевший от ужаса зверь, которого загоняют в ловушку. Как бабочка, залетевшая в сеть паука. Сверкают блёстки, сияют ярко обведённые глаза. Волосы выкрашены и уложены так, как не приснилось бы даже павлину под кайфом. Челюсти широко раздвинуты, зубы оскалены в ярости, ротовое отверстие судорожно дёргается на свету, изображая улыбку. С выпученными от натужного воодушевления глазами моя мисс Кэти буквально пробивается сквозь каждый свой музыкальный номер, неистово, бешено отвергая угрозу нависшей гибели.

Каждым жестом она словно хочет остановить невидимого убийцу. Мисс Кэти то примерзает к месту, то вдруг почти припадает к полу, то медленно движется, то скользит, будто по льду — тогда как на самом деле она сражается, уклоняется, бежит от судьбы. Стуча каблуками по доскам сцены, актриса крутится и визжит пронзительным голосом, подобно безумному дервишу, который вымаливает себе лишний час жизни. Мисс Кэти на подъёме, возбуждена, вся кипит — в лицо ей дышит близкая смерть.

За кулисами, в ожидании непременного вызова на бис, сценарист Дор Шери уже замышляет бомбить Нагасаки. Для второго и третьего вызова он выбрал Токио и Иокогаму.

По словам Уолтера Уинчелла, вся Вторая мировая война — это Первая, только повторенная на бис.

Маньчжурия падает. Поколеблены Гонконг и Малайзия. Микки Руни в роли Хо Ши Мина поднимает Вьетминь [26] на битву. Участники рейда Дулитла [27] поливают огнём Нору Байс.

А рядом со мной, в соседнем кресле, Терренс Терри хватается обеими руками за горло и уже мёртвый сползает на пол.

АКТ III, СЦЕНА ПЕРВАЯ

Следующая сцена начинается гулким, рокочущим аккордом органа. Немного продлившись, он плавно вливается в мелодию «Свадебного марша» Феликса Мендельсона. Затемнение рассеивается, и перед нами возникает моя мисс Кэти, облачённая в подвенечное платье, в маленькой комнатке с большим витражом. Дверь открыта; за ней можно различить высокие своды собора и длинные скамьи, заполненные людьми.

Вокруг актрисы кружит маленькое созвездие из стилистов. Сидни Гилларов и М. Ла Барбе убирают случайно выбившиеся волосы, похлопывая и приглаживая ладонями безупречную причёску. Макс Фактор наносит последние штрихи макияжа. По профессии я не подружка невесты и уж точно не девочка, которой доверили бы нести корзинку цветов. Формально я вообще не участвую в церемонии, однако именно мне приходится встряхнуть и красиво расправить длинный шлейф платья.

— Улыбнись, — прошу я и, просунув палец между губами мисс Кэти, стираю пятнышко от помады на верхнем резце. Потом опускаю вуаль и спрашиваю: может быть, она передумала?