Кто все расскажет - Чак Паланик

— «С нескончаемой осторожностью опуская шелковистые чувственные ноги, — читает за кадром мой голос, — Кэтрин погрузила в горячие радужно-белые облака забрызганные мной бёдра и несравненный лобок. Обжигающая вода сперва заплескалась под атласными ягодицами, потом захлестнула шелковистую грудь. Пар поднимался вихрящимися клубами, наполняя благоуханием просоленный воздух ванной.

На дворе стоял тот год, когда по радио через раз крутили песню „Атчисон, Топика и Санта-Фе“ в исполнении Митци Гейнора, и большой радиоприёмник „Ар-си-эй“, настроенный таким образом, чтобы проигрывать романтические баллады, удобно пристроился на краю розоватой мраморной ванны. Его жёсткий электрический шнур был протянут к удобно расположенной стенной розетке».

Короткий кадр-вставка: пресловутый радиоприёмник примостился у самого краешка ванной; на запотевших стенках деревянного 4 корпуса оседают первые капли.

— «Кроме того, — продолжает мой голос, — вдоль борта выстроились в ряд электрические светильники с лампочками, окрашенными в розовый цвет, и бисерными абажурами, создававшими обольстительную игру теней и бликов».

Камера медленно пробирается через лес пресловутых светильников на коротких и длинных ножках, беспечно расставленных по широкому краю огромной ванны. По направлению к россыпи круглых розеток длинным змеиным клубком протянулись чёрные толстые провода, казалось бы, в любую минуту готовые заискриться от переполняющей их энергии.

— «Опустившись по шею в пахучие мыльные пузырьки, — вещает закадровый голос, — Кэтрин издала стон удовольствия. И в это мгновение нашего неописуемого счастья, под нежные звуки шопеновского „Большого бриллиантового вальса“, приёмник вдруг соскользнул с насиженного места. По странному совпадению следом за ним в манящую глубину опрокинулись разом и все светильники, сварив мою милую заживо, словно терзаемое, перепуганное, визжащее яйцо в мешочек…»

На экране бурлят и пенятся пузырьки, закрывая от зрительских глаз подробности этой смертельной сцены.

— «Конец», — читает мой голос.

АКТ II, СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Резкая смена кадра: мы в зале великолепного театра на Бродвее, где только что осколками после взрыва японской бомбы накрыло Юла Бриннера в роли Дуайта Д. Эйзенхауэра. Военный корабль США «Аризона» кренится на правый борт, угрожая придавить собой Веру-Эллен, которая исполняет партию Элеоноры Рузвельт. Военный корабль США «Вест Вирджиния» опрокидывается на Невилла Чемберлена и Лигу Наций.

Пока японские палубные истребители атакуют Айвора Новелло, моя мисс Кэти под перекрёстным огнём зенитных орудий Лайонела Этвилла взбирается на фок-мачту линкора, зажав зубами ручную гранату. Мотнув головой, мисс Кэти выдирает чеку и размахивается… немного сильнее, чем нужно. Чугунный ананас пролетает над головой Хирохито и вместо него попадает в Романи Романи, скрипача в оркестровой яме.

Со стороны зрительного зала, с пятого ряда, доносится крик.

— Стойте, чтоб вам всем!.. — Лилиан Хеллман встаёт и принимается рубить воздух свёрнутой в трубку партитурой. — Да стойте же! — вопит она. — Вы пособники врага!

Вся императорская армия со скрежетом останавливается. Мёртвые моряки, чьими телами усеяна палуба военного корабля США «Теннесси», поднимаются и крутят головами, чтобы размять затекшие шеи. Джо Тауссиг возвращает судно «Невада» в порт, а тем временем Лилиан Хеллман взбирается на подмостки и брызжет слюной, блестящей при свете рампы.

— Фуэте ан турпан, когда будешь бросать гранату, корова глупая! — Чтобы продемонстрировать, она поднимается на носок и крутится, брыкаясь поднятой ногой. И крутится, и брыкается, и визжит: — Полный оборот, а не половинка…

Камера разворачивается на сто восемьдесят градусов: в глубине зала сидим я и Терренс Терри. Вокруг нас — груды сумок-чехлов с одеждой, шляпных коробок и нежеланных младенцев. Все остальные места пустуют. По мнению Терри, мисс Кэти нарочно портит игру. В прошлый раз ручная граната попала в Барбару Бел Гедцес. А до этого стукнула по голове Хьюма Кронина. Если Уэбстер намерен убить мисс Кэти на взлёте сценического успеха, поясняет Терри, вряд ли это вдохновляет ее на подвиги в борьбе со злобным императором Сёвой. Восхищённые отзывы критиков о премьере лишь подольют масла в огонь.

Между тем на сцене Лилиан Хеллман безошибочно исполняет па-де-буре и одновременно всаживает Бадди Эбсену пулю между глаз. После чего отдаёт пистолет мисс Кэти.

— На, теперь ты попробуй…

Промах. Убит Джек Илэм. Новый выстрел. Пуля отскакивает от борта военного корабля США «Нью-Джерси» и рикошетом ранит Сид Чарисс.

Я, склонив голову, что-то пишу в разложенной на коленях тетради. Под ней припрятана последняя версия книги «Слуга любви», вернее, четвёртый набросок заключительной главы, который родился после дорожной аварии, ямы с медведями гризли и короткого замыкания в ароматной ванне.

На сцене Лилиан Хеллман исполняет несколько jete’s [24] подряд, одновременно целясь из огнемёта.

Мы с Терри сидим по разные стороны прохода. На тетрадку, разложенную у меня на коленях, падает тусклый свет. Царапая бумагу пером, выводя на ней целые предложения, я вслух рассуждаю о том, что всякое воспоминание — не более чем результат личного выбора. Причём совершенно осознанного. Думая об ушедшем — друге, родителе или супруге — лучше, чем те, возможно, были на самом деле, человек создаёт себе идеал, к которому можно стремиться. А выставляя кого-нибудь пьяницей, драчуном, лжецом, — всего лишь оправдывает собственные неблаговидные поступки.

Продолжая писать, я замечаю: то же самое можно сказать о читателях подобной литературы. Хорошие люди будут искать себе достойный пример для подражания, вроде образа Кэтрин Кентон, на сотворение которого я потратила всю свою жизнь. А прочие купятся на историю о беспутной шлюхе, изображённой в книжонке Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего, лишь бы успокоиться и продолжать свои беспутные, никчёмные жизни.

Так уж устроены люди: каждый либо ищет повод, чтобы стать лучше, либо оправдание, чтобы сделаться ещё хуже. Думаете, я завзятая снобка? Послушали бы вы Мэри Пикфорд!

На сцене Лили дважды хлопает в ладоши:

— Ладно, начнём с того места, когда капитана Мервина Бенниона накрыло осколками.

В нагрянувшей тишине все собравшиеся, включая Рикардо Кортеза и Хоуп Лаэнг, страстно молятся о том, чтобы пережить мисс Хеллман; никто не желает посмертно стать частью её омерзительной автомифологии. Её разглагольствований, пронизанных синдромом Туретта и положенных в основу либретто Отто А. Харбаха. В присутствии Лилиан Хеллман не может быть атеистов.

— Кэтрин! — вопит она.

— Хэйзи! — вопит мисс Кэти.

Шшш, иа, гав… Господи Иисусе.

Каждому нужно какое-то имя, чтобы в случае чего свалить всю вину.

На самом деле причина плохой игры мисс Кэти заключена в другом. В любую секунду её жизнь может оборвать шрапнель. Или автоматная очередь. Кэтрин Кентон боится, что пропустила появление нового варианта «Слуги любви» и теперь обязательно будет убита. Поблизости взорвётся военный корабль. Из-под потолка внезапно рухнет прожектор. Какой-нибудь гнущийся бутафорский кинжал в руке ничего не подозревающего японского рядового или Алана Двана окажется настоящим клинком. Пока мы находимся в зале, Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий может закладывать бомбу или накачивать ядовитый газ в гримёрку мисс Кэти. Разумеется, при таких обстоятельствах ей не просто сосредоточиться на исполнении па-де-де.

Терри спрашивает:

— Почему ты до сих пор рядом с ней? И с какой стати была рядом с ней столько лет?

Потому, отвечаю я, что жизнь Кэтрин Кентон — пока ещё незавершённое произведение. Миссис лорд Байрон, миссис папа римский Иннокентий Шестой, миссис кайзер фон Гинденбург — возможно, это её самые удачные роли, но сама она — мой шедевр. Не переставая писать, не прекращая царапать пером тетрадку, я повторяю: мисс Кэти — моё неоконченное творение, а художник не бросит холст из-за того, что полотно вдруг связалось с неподходящим парнем. Моя профессия — не нянька, не ангел-хранитель, но мне приходится исполнять обязанности и той, и другого. Уолтер Уинчелл назвал бы меня круглосуточной «сиделкой для знаменитости». Эльза Максвелл — «хранительницей звезды».

Достаю самый свежий экземпляр чувственных разоблачительных мемуаров Уэбстера и протягиваю его через проход.

— А как, — осведомляется Терри, не двинувшись с места, — ей удалось избежать короткого замыкания?

Мисс Кэти не мылась несколько дней, поясняю я.

Теперь она «издаёт аромат любви», как выразилась бы Луэлла Парсонс.

Терри тянется через проход, чтобы взять из моей руки пачку бумаги, смотрит на верхний лист и начинает читать: