Самая страшная книга 2024 - Тихонов Дмитрий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подозреваю, – кивнул Шагин терпеливо. – Она и была той самой красавицей, женой Ужиного царя?
– Увы, в изложении Шпомера все гораздо печальней. Ордынцы не любили глухих лесов, но в ходе очередной усобицы зашли далеко и наткнулись на жилище Антипа. Дочь его от рождения была слепа, зато переняла колдовские умения от матери и слыла в окрестностях ясновидящей. Похоже, на вопросы басурман ответила не так, как им бы хотелось, потому была подвергнута разнузданному насилию и обезглавлена. Сами ордынцы столкнулись с людьми кого-то из усобников и тоже погибли, кровь напитала землю, а Дуня перед смертью прокляла врагов, и потусторонние силы явились отомстить за нее. Болото породило Морового Змея. В немецкой грамматике все существительные пишутся с прописной, но тут определенно имя собственное. Какое-то мифическое создание, наложившее свой образ на сказки про Ужиного царя, а может, ставшее их источником.
– Вундерваффе?
– Скорее, владыка стихий, никому не подвластный. По легенде, сей «монструс магнус» направился в закатную сторону, неся Европе войны, голод и величайшую эпидемию чумы. Ту самую, что назвали потом Черной смертью, это вы знаете без меня.
– Ну… кхм!
– История на сем не закончилась, – продолжил Беккеров, будто и не заметил шагинской заминки. – В конце шестнадцатого столетия злодейски казнили некоего «агнца», о котором мало что известно, потому как был он чьим-то холопом, а вдобавок – блаженным. Почитался местными крестьянами за святого, но оказался в центре очередного бунта и разделил печальную участь его организаторов, коих было тринадцать, ни больше ни меньше.
– Чертова дюжина, – констатировал Шагин понимающе. Устал уже от всей этой антикварщины, никак не влияющей на сегодняшнюю работу. – В тот раз опять родился Змей?
– Прямого указания на это нет, но дальнейшие исторические события подталкивают к такому выводу. Голод и Смута на Руси, очередная вспышка чумы в Европе, непрерывные войны, бунты, казни. Змей собрал богатый урожай до того, как заснуть еще на триста лет.
– Так вот вы о чем, Андрей Карлович. Сейчас, стало быть, по новой видите этого вашего… монструса? Он и Гитлера породил, и города наши бомбит? Не фашисты – монструс?!
– Вам смешно, понимаю, – кивнул сапожник. Отхлебнул из чашки, сильнее запахло мятой. – Я всего лишь собиратель фольклора, но устойчивость легенды наводит на размышления, согласитесь. Всегда три столетия и всегда присутствует невинный «агнец», чья кровь завершает жертвоприношение и пробуждает к жизни чудовище. Без всяких там алтарей и жрецов, просто так. Возможно, само это место таит в себе Зло, как думаете? Тоже с заглавной буквы?
* * *Обратно ехать не хотелось. Без разумных и видимых причин. Василий, как правило, интуиции доверял, но сегодня лишь хмыкнул в собственный адрес: шалишь, разленился совсем! Нервишки сдают, мерещится всякое. Может, Дятлову рассказать? Товарищ подполковник однозначно проникнется и посочувствует!
Мысли о руководстве, как всегда, взбодрили. И не только о нем. В деревню Шагин вернулся посветлу, натаскал из колодца в баню воды, помылся холодной, зато на несколько раз. Оделся в чистое, как перед боем – или перед любовным свиданием. К старому дубу подошел уже в сумерках, понаблюдал за домом: дверь не подперта, из трубы курится дымок, чужих не видно. Прокрался во двор, крыльцо под ногами не скрипнуло, сени встретили запахом старого дерева и волглых половиков. Полумраком двери, распахнутой из хаты. Поднял руку, чтобы постучаться, но не успел – чужие ладони легли на плечи, перед глазами оказались чужие глаза, прохладно-дерзкие.
– Явился, капитань, – шепнула Ганна, потянула за собой, в темноту, к широкой застеленной лежанке. – Пришел, каханы, доля моя начертанная!
Платье съехало с плеч, скользнуло на пол змеиной шкуркой, под ним ничего уже не было, кроме тела. Белого, жаркого, пахнущего травами. Бездонная трясина, в которой так сладко тонуть…
* * *…Бездонная трясина булькает пузырями, в ней что-то движется, ближе и ближе. Непостижимо древнее, громадное. Частица самих болот, пробудившаяся от векового сна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– Не смотри туда. – Голос Ганны звучит печально, платье до самого подола усеяно бурыми пятнами. – На меня погляди, да ко мне прижмись, пока еще можем. В недобрый час ты пришел, каханы, теперь повенчает нас мертвая луна перед взором его…
* * *Проснулся рывком. Будто тогда, на сеновале. Как вообще мог заснуть между жаркими изощренными ласками, сколько лежал вот так, обнимая девичье тело? Еще и храпел, небось! Чуть стыдно, слегка неуютно… и очень хорошо – даже сквозь липкий дымок наползающей тревоги.
– Кто-то кричал, по-моему?
– То у старосты, – ответила Ганна безмятежно. – Я про вашего лейтенанта сказать обещалась, так нет его больше. Гриня Козликин в лесу спалил. Все жалеет меня, бережет, да только постыла мне его жалость, капитань. От доли начертанной не уйти. За старой просекой он ховается, где дом егеря.
– Откуда знаешь?!
Она не ответила, глаза в лунном свете блестели холодными озерами. С улицы снова донесся истошный женский крик, Шагин выругался тихо, принялся одеваться. Выбежал из дому, ощущая, что безнадежно опаздывает.
Затолокина увидел издали, в окружении воющих баб и малочисленных деревенских стариков. Узнал не сразу. Обезглавленное, по пояс нагое тело раскинуло руки на черной от крови земле двора, живот сверху донизу вспорот, клубки кишок перемешались с пучками травы. Шагин к трупу бросаться не стал, постоял в сторонке, прикуривая. Дождался, пока подошел какой-то дед, привлеченный дымком.
– Кто его так?
– Дык известно хто! Гриня со своими! – Папиросу дедок ухватил поспешно, точно боялся, что отберут, но от предложенного огонька не отказался. – Бают, давно грозилися Николаю Борисычу, а тут вон оно! На глазах у жены, у малых, чтоб другие боялись, значитца! Изверги!
К голосящей расхристанной вдове Василий не подошел. Склонился над трупом, осветил карманным фонариком ровный срез шеи с торчащими позвонками. Топором рубили, определенно, уже мертвого. Не дергался. Голова пристроена между ног, лицом вниз, пришлось ее без церемоний перевернуть. Толпа загудела и тут же затихла. Шагин вгляделся в стеклянные глаза председателя-старосты, сунул пальцы в раззявленный рот, вытащил туго вбитый пучок травы. Понюхал. Глянул задумчиво на подбежавшего старшину Дыбайло:
– Чабрец, похоже. Что за фокусы такие?
– Оберег от нечисти, мне бабушка рассказывала!
– Мне моя – тоже. Она цыганка была, соображала. В старину вот так хоронили, чтобы мертвец назад не вернулся. – Осветил подошвы затолокинских сапог, кивнул сам себе. Все складно! – Пошли-ка, старшина. Покойник уже никуда не денется, пора нам живыми заняться…
* * *Гнедыш ночных поездок не любил – храпел и фыркал, пока Ковтун затягивал подпругу седла.
– Может, мне с тобой поехать, капитан? Куда ты один-то?!
– Как-нибудь, Семен Иваныч. Если через сутки не вернусь, езжай в райцентр да сообщи в милицию. Только я ведь вернусь!
Выехал с места в карьер. Скакал в лунном свете, словно призрак из былых и страшных времен, где нужно, свернул, а там и вовсе спешился. Конский топот в ночном лесу разносится далеко, не хватало еще, чтобы «сняли» из винтовки, без всяких разговоров. Привязывать Гнедыша не стал – пусть вернется домой при самом плохом раскладе. Одернул дедовский ватник поверх гимнастерки, постоял, прислушиваясь. Если Дыбайло не сглупит, то времени хватит как раз. Глянул на стрелки «кировских» часов, зашагал по тропе тяжело и шумно. Старая просека заросла ежевикой, но Василий решил не продираться через колючки, отыскал тропу. Вышел на поляну к вросшей в землю егерской заимке, ощутил обостренным нюхом буйство запахов: деготь, пот, табак, оружейное масло, дым. Все, что витает вокруг мужчин, живущих подолгу в лесу, без бани и свежего белья. Остановился, чувствуя взгляды со всех сторон – через прицелы.
