Минус (сборник) - Роман Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
11
В Саяногорске почти нет стариков. Город вырос не из таежной глухой деревушки, а сразу поднимался светлыми пятиэтажками, поделенный на правильные кварталы, где удобно расположены магазины, школы, детские садики, кинотеатры.
Он стоит на берегу Енисея, километрах в пятнадцати выше по течению – ГЭС, одна из самых мощных электростанций в мире; со всех сторон Саяногорск окружают поросшие соснами и лиственницами Саянские горы. И Енисей в этих местах бешеный, зажатый скалами, злой. Потому-то лет тридцать назад и решили строить здесь электростанцию. Сначала отправились изыскатели и геологи, а потом и строители.
Параллельно с ГЭС возводили Саяногорск. Поблизости селений не было, лишь ветхие землянки староверских скитов да охотничьи заимки – места для жизни не подходящие: высокогорье, зима, хоть и не особенно суровая, но долгая – с конца сентября до середины апреля, еще и в мае на горных вершинах снег лежит.
Понаехали сюда романтики со всех концов Союза, многие здесь и остались; другие, воздвигнув ГЭС, отправились на новые стройки.
Есть вблизи Саяногорска несколько санаториев, где должны бы отдыхать и лечиться саяногорцы и гости из Абакана, Красноярска, Новосибирска, но санатории пустуют – алюминиевый комбинат стремительно загрязняет природу.
Но все же места красивые и сам город – словно игрушка. Точнее – как макет на какой-нибудь архитектурной выставке. Компактный, радующий глаз, аккуратненький. Показательный, как столица одной из советских «строек века». Широкие и прямые улицы почти все названы по именам городов, откуда приезжали бригады на строительство ГЭС, – Московская улица, Ленинградская, Харьковская, Киевская, Одесский бульвар…
Люди живут воспоминаниями о своей романтической молодости, часто собираются на Голом холме на окраине Саяногорска, где стояли когда-то их палатки, жгут костры из шишек, поют под гитару жизнеутверждающие песни. Раз в три месяца выходит толстенький, симпатичный журнал «Стрежень», там печатаются стихи, рассказы, воспоминания первопроходцев, очерки о Енисее, тайге, истории саяногорской земли. Начал выходить «Стрежень», как я слышал, в виде стенгазеты, висел на деревянных щитах на перекрестках улочек палаточного городка; потом, когда открылась типография, стал объемистым, с иллюстрациями, многотиражным.
Наш театр частенько приглашают сюда; население города тысяч тридцать, и очень многие с высшим образованием, интеллигенты, всячески стремящиеся разрушить ту стену, что существует между городами старыми, довольно крупными и такими вот искусственными поселениями, как Саяногорск. Стоит действительно среди гор и тайги, в семидесяти километрах от железной дороги, в ста с лишним от Абакана, и люди чувствуют свою оторванность от большой жизни, варятся в своем постромантическом соку.
Раньше, говорят, сюда чуть не каждый месяц приезжали театры со всей страны, цирк, зоопарк, разные выставки, а теперь с этим стало трудней. Мы же к Саяногорску ближе других театров, вот и приходится два-три раза в год собираться, загружать старенький «ЗИЛ» декорациями и ехать. И это, в общем-то, единственные наши гастроли, не считая выездов по селам Минусинского района и участия в ежегодном фестивале драматических театров Красноярского края.
Сидим на заднем сиденье «пазика», четверо монтировщиков – Вадим, Андрюня, я и шестнадцатилетний Игорек, замена уволившемуся Димону; Леху из-за разбитой рожи не взяли, да к тому же у него сотрясение мозга – денек поработал и стал блевать… Мучаемся, что нельзя курить – парочка пожилых актрис не выносит табачного дыма. Дядь Гена делает время от времени пятиминутные остановки, труппа вываливается из автобуса, быстро высасывает по сигарете, заодно любуется видами.
– Благодать-то, благода-ать! Вот бы там маленький теплый домик, да с банькой, – мечтает, глядя на дно ущелья, артист Семухин и, приняв облик играемого им Тригорина из «Чайки», бесконечно усталым голосом продолжает: – Отдохнуть год, другой. Спать бы, спать…
Храпченко, наш штатный хохмач, спускает его на землю:
– Медведи не дадут. Отбиваться от них каждую ночь – слишком активный отдых получится.
– Да неужели здесь медведи? – не верит Круглова. – Дорога ведь рядом…
– Вы что, голуба, не помните, как в восемьдесят пятом медведь через весь Минусинск прошел?
Режиссер Дубравин нервным голосом объявляет:
– Господа, пора, пора ехать! И так на два часа позже отправились. Заходите, пожалуйста! – И, затоптав в заснеженный гравий сигарету, первым лезет в автобус.
Главная тема сегодняшних разговоров – исчезновение парикмахерши Оксаны. Никто ничего наверняка, конечно, не знает, зато догадок и слухов хоть отбавляй. Некоторые и полную ахинею несут, что, дескать, грохнула Ксюха своего сожителя (то есть – Павлика).
– Грохнуть не грохнула, но что-то устроила, – бормочет сидящий рядом Вадим. – Что, ты там говорил, в общаге было? Слышь, Ромыч?
– Уже же рассказывал, – отзываюсь лениво и все-таки с каким-то удовольствием, таинственным шепотком повторяю: – Ну, прибежал к нам вечером Валишевский, говорит: «Там у Оксанки милиции полная комната». Лёха его послал, а я пошел посмотреть. И в натуре – человек пять ментов, все перерыто, выносят пакеты, мешочки какие-то… У нее парень по траве прибивался, может, за это…
– Н-да-а… – Вадим наклоняется ближе и шепчет мне в самое ухо: – Эта непонятка может наш план с главбухшей сорвать!
– Почему?
– Черт его знает, кажется так… Но уж на пользу хоть как не пойдет.
– Наверно, – бормочу, – скорей всего…
– Кстати, ты сколько денег имеешь?
– Нисколько. Откуда?
– Ни фига себе! – Бригадир изумился и повернулся к Андрюне: – Дрюнь, бабло есть?
– Рублей тридцать, не больше.
– Да-а, кисловатая, чую, поездочка получается. Что прикажете делать?.. – Тут он вспоминает о новичке: – Слышь, Игорек, у тебя-то с финансами как?
Игорек, худощавый, словно бы чем-то напуганный подросток, говорит уклончиво:
– Немножко есть, на всякий пожарный.
– Нет, ты не думай, я так… Просто отметить же надо твое вхождение в коллектив. С гастролей начинать – хороший знак! Обмыть, как положено, – Вадим подмигивает пареньку. – Вечером пойдем на берег Енисея-батюшки, костерок запалим… Знаешь, какой здесь Енисей? У, зверь просто! Посидим, пообщаемся, хлебец пожарим на живом огне…
– Кончай раздражать, Вадимыч! – Андрюня аппетитно причмокнул, погладил здоровенной ладонью живот. – А то сорвусь до спектакля.То, что говорил Вадим про бережок и костерчик, в жизнь не воплотилось. Все три дня были забиты до отказа делами, да и с погодой не ладилось.
Давали по два спектакля в день. Утром – сказки, а вечером – взрослые. Декораций везде прилично, и таскать их приходилось из «ЗИЛа» во Дворец культуры метров за двести, так как вокруг дворца парк, а подъезда нормального не предусмотрено. Уж и поматерились мы, само собой…
И все три дня нас упорно грузил директор дворца, полный, краснорожий дядька лет пятидесяти. Приходил в курилку, где мы, монтировщики, коротали время, пока актеры на сцене, и заводил шарманку:
– Невеселая, ох, невеселая жизнь здесь, ребятки. Верили всё, надеялись, а теперь – кончилось. Надежда, она самое большое зло, главная глупость. Не было б ее, можно б дела еще было наладить. Переехать, пока силенки имелись, в нормальном месте устроиться… Надеялись. Донадеялись. Э-эх-хе…
И мы терпеливо и тупо слушали этого человека в некогда дорогом, теперь же потертом, заношенном костюме, в нелепом цветастом галстуке на груди, вид у него то ли болеющего с похмелюги, то ли жутко уставшего. Глаза с полопавшимися сосудами кажутся незрячими, лицо тоже сплошь в красноватой паутине жилок, губы тонкие, бледные, на горле клочки недобритой щетины.
Сидит, курит одну за другой сигареты «Опал», говорит, будто бредит:
– Надежда – великое зло, она, она людей губит. Еще у Фауста мудро сказано: «Кляну терпение глупца!». Как, а? Правильные, золотые слова… – Он вытряхивает из пачки очередную сигарету, прислушивается к искусственным голосам актеров, качает головой. – Вот, опять зал битком. Думаете, от хорошей жизни это? Альтернатива у людей есть на сегодняшний вечер? О-ох, нету у людей никаких альтернатив. Пустота, пустота… Книжный магазин голый стоит, даже детективы нам не везут. Телевизор? Первый канал только нормально и ловится… Ачто там увидишь? Боевики, сериалы? Не умеем их переваривать, не научились… Как в закупоренной банке. Ох, ребятки, ребятки, спасибо вам, что приехали, не дали вконец задохнуться. Хоть кто-то…
Вадим шепчет мне:
– Может, его на пару батлов попробовать развести? После спектакля посидим, расслабимся.
– Да вряд ли, – шепчу в ответ, – вряд ли он пьет, а если пьет, то один.
– Хм… вполне возможно, слушай.
– Самое страшное, парни, что детей мы своих губим. Ведь они нас презирают уже, смеются над нами. – Директор бросает оплавленный фильтр «опалины», достает новую сигарету, смотрит на нее, словно вспоминая, каким концом сунуть в рот. – И не только смеются, не молчаливо отнюдь презирают, а в открытую говорят: «Дурак, зачем из Москвы уехал, чего тебе там не жилось? О нас подумал, как нам здесь будет? Понятно, говорят, дело нехитрое – собрал рюкзак и рванул черт знает куда, а нам что делать в этой дыре?» – Директор обводит нас кровянистыми глазами, закуривает. – Вот так… Да разве мы подумать могли!.. Ехали сюда-то, чтоб свой, настоящий город построить, где люди – настоящие, без осадка, без вековой копоти чтоб… Чтоб счастливо жить! С нуля, зато – чисто. Понимаете, да? – Он кивает на Вадима. – Ты-то вот взрослый парень, ты еще помнишь наверняка, как твои старшие братья ехали на БАМ, на Ямал, сюда вот. Тогда ж так об этом кричали, каждый день сводки со строек, как с боевых действий шли… О-ох, а теперь… Пустота и горький осадок. Кхе-кхе, в осадок мы выпали! А?.. Вот перед детьми стыдно… Обманули мы их. И правильно, правильно презирают, правильно денег просят, чтобы уехать. Пускай… Поколение наше выдохлось, нету больше саяногорцев, жизнелюбивого, гордого племени. Ходим, работаем, как военнопленные… Унас же, ребятки, у нас, – понизив голос, почти зашипел директор, – у нас свой маньяк появился. Да, да! Слышали? Нападает вечерами на беременных женщин, пинает в живот… Неужели не слышали? Во всех газетах статьи, сообщения были, на всю Россию ославились…