Я люблю - Александр Авдеенко

— Посоветоваться пришел, — говорю я.

— Отставим на часок твои личные хлопоты. Ты, старик, вот как мне нужен! — Ваня бережно ударил себя по кадыку ребром ладони и вдохновенно взглянул на пухлый комплект «Правды». — Читал сводку с трудового фронта? Стальной Донбасс топчется на месте!.. Прорыв на днепровских заводах!.. Позорное отставание уральских доменщиков!.. Затухает костер соревнования. Надо подбросить сухих дровишек. Ты в этом деле меткий застрельщик. Пульни и трахни в самое яблоко прорыва. Розжував?.. Вызывай кого-нибудь на соревнование. Кто достоин твоей храбрости? Диктуй!

— Какая там храбрость! Сам в прорыв попал.

— Опять прибедняешься, старик. Надоело! Диктуй: кого вызываешь?

— Постой, Ваня. Не застрельщик я. Оскандалился. На черепахе мое место, а не на аэроплане.

— Брось трепаться! Диктуй!

— Послушай, Ваня! Неприятности у меня. Личного порядка.

— Заткнись, говорю. Общественное выше личного.

— А разве общественность не из личностей состоит?

— Не разводи философскую антимонию! Некогда! Давай дело будем делать. Темпы, старик, темпы! Время, вперед! Отсталых бьют. С кем хочешь соревноваться? Диктуй, живо!

А может быть, и прав Ваня? Может быть, действительно прибедняюсь, антимонии развожу? Чем же, если не трудом, я искуплю свою промашку? Только труд делает человека человеком, приближает его к истине. Только трудом совершенствуются люди, мир, земля, реки и моря. Горе, тоска, печаль, сомнения, угрызения совести, отвращение к себе и даже черное отчаяние — все сгорает в священном пламени труда... Так вразумлял нас, одичавших пацанов, Антоныч.

— Эй, старик, куда тебя унесло? Вернись на землю. Диктуй!

— Алексей Атаманычев! — сказал я. — Трудно с ним соревноваться, но...

— Атаманычев?.. Не пойдет! — категорически заявил Ваня и лихо рубанул воздух ребром ладони, будто сносил кому-то голову. — Сектантский сынок. Отродье. Есть у тебя на примете человек с чистыми руками?

— Алешкины руки, если на то пошло, чище моих.

— Ого! Не советую, старик, чужой картой козырять, прокозыряешь собственную. Переварил? Давай другую кандидатуру.

— Лучшей не найдешь! В прошлом месяце он больше меня вывез чугуна, меньше сжег угля. И вообще — замечательный машинист. И парень хороший.

— Да? — усомнился Ваня.

— Можешь проверить. Вот!.. — Я бросил на стол свой рабочий дневник. В нем были показатели всех паровозов.

Ваня внимательно их изучил. Крякнул, почесал затылок.

— Це дило треба розжуваты. Розжував! Хай живе! Рискнем. На безрыбье и рак — рыба.

Ударил кулаком по столу, словно вбил большущий гвоздь.

— Заштопано и заметано! Завтра тиснем договор! Переходим к личному вопросу. Что стряслось, старик?

Я рассказал о происшествии на угольном складе, как опростоволосился на перегоне, осмеян грузчиками, как выручил меня из беды Атаманычев и как я отблагодарил его за это. Всю правду выложил. Ничего не утаил.

Ваня внимательно выслушал и рассердился.

— Мало каешься, старик! Поднатужься! Вспомни вдову, которая сама себя высекла! Эх ты! Губошлеп, а не застрельщик социалистического соревнования! Ты это или не ты, старик? — Ваня потыкал меня карандашом в грудь. — Оболочка твоя, а содержание... либеральная трухлятина вместо стального ядра. Где, когда растерял себя? Кто вытряхнул из тебя живую душу?

С недоумением слушаю его.

— Не розжував? — Он хлопнул меня карандашом по голове. — Сырые у тебя мозги, старик. В чем каешься, дуралей? В том, что пресек классово-враждебный выпад? В том, что не позволил выродку измываться над социалистическим соревнованием?

— Постой, не тараторь! Я тоже так вгорячах подумал. Не подходит Тарас под выродка. Трус он, бузотер, разгильдяй, горлопан, только и всего.

— Допустим!.. А горлопаны разве не заклятые наши враги? Явление есть явление. Забудь, старик, как ты буксовал и растянулся, как Тараса саданул. Чепуха это на постном масле. Весь корень в том, что облит классовыми помоями молодежный паровоз, премированный скакун, а заодно и лихой наездник, ударник, рабочая гордость Магнитки, историческая личность.

— Перебор, Ваня!

— Недобираю даже, успокойся. Совершено покушение не на паровоз, не на Голоту, а на святая святых нашей жизни — на социалистическое соревнование. Розжував? Так и запишем! — Ваня стал покрывать размашистыми чернильными каракулями чистый лист бумаги.

Как он разберет свою писанину? Все буквы похожи одна на другую, из каждой торчат во все стороны примусные иголки. Сплошное «ж». Не буквы, а ежи.

— Именно на такую политическую высоту надо поднять это низкое происшествие на угольном складе! — продолжал греметь Ваня. — Быть или не быть! Или мы одолеем разнокалиберных Тарасов, или они нас! Словом, выступаем со статьей. Назовем ее так: «О тех, кто затаптывает костер соревнования». Статейка будет во!.. Столичные газеты перепечатают!

Он расстегнул косоворотку. Жарко ему стало. Щеки и лоб пунцовые, губы сочные, глаза сверкают. Красив Ваня, будто в бане попарился. Вот боец!

И на этот раз он оказался прав.

— Переварил, старик? Заткнись со своими угрызениями так называемой чистой совести. Гнилой либерализм! И наша совесть должна быть красной. Эх, Санька, скребли тебя, мыли в сорока водах — и не отмыли докрасна! Серо-буро-малиновый до сих пор.

Под конец нашей беседы Ваня смилостивился. Сел рядом, обнял, сказал:

— Молодец, старик! Люблю! Горжусь! Мировой ты парень! Далеко соображаешь. Продрал я тебя крупнозернистым рашпилем, да еще с песочком, а ты ничуть не обиделся. Так и держи! Критика и самокритика — великая сила и нашего общества и каждого человека в отдельности. С неба звезды будешь хватать, если всегда и везде сумеешь управлять своими страстями и поддаваться управлению свыше.

Вот, оказывается, какой я хороший! Из проруби в парилку попал.

Сладко слушать хвалебные речи. Ругань, если она и справедлива, ожесточает нас, а похвала, даже преувеличенная, без мыла в душу лезет.

На работу бежал, а с работы плетусь шагом. Устал. Мысли одолевают. Хандра печет.

Восемь вечера, а еще светло. Домой не тянет. Пойду к Гарбузу.

На полпути в Березки я неожиданно решил заглянуть к Алеше Атаманычеву.

Горный поселок в стороне от моей дороги. Ничего, придется прошагать лишних два-три километра. Надо по душам покалякать с Алешкой.

Дом Атаманычева в три окна, под железной крышей, обнесен забором. Во дворе мычит корова. Похрюкивает свинья. Кудахчут куры. Чудно! Работают Атаманычевы здорово, самого бога бьют, а свиньями не брезгуют.

Особое это место в Магнитке — Горный поселок. Бросили якорь здесь в основном раскулаченные, проштрафившиеся сектанты и прочие. Среди них вкраплена и рабочая братва: монтажники, слесари, движенцы, доменщики. Кто по случаю купил подворье, кто построился на свободном участке, кто женился на хохлушке или казачке из куркульской породы.

Как только я вошел во двор, увидел Асю. Утром цыганским платьем да шелковым платком похвалялась, а сейчас...

Стоит в сарайчике на охапке сена в чем мать родила и льет на себя воду из лейки.

Не смуглая она, оказывается, а белая-белая, совсем не похожа на цыганку. Видит меня, прямо в глаза смотрит — и не убегает, не прячется! Ну и ну! Пришлось мне опустить голову, шарахнуться к дому.

— Не туды, Шурик, пошел! Там никого нет. Сюда прямуй, живо! Посчитаешь ребра, все ли целы.

И смеется, будто обыкновенные слова произнесла.

Ни туда, ни сюда не решаюсь шагнуть — ни в дом, ни к калитке. Насчет сарая ничего такого и в мыслях не было. Провались он вместе с Аськой!

— Иди! Дверь захлопнем, ночь сотворим.

Бежать хочу со двора, а сам ни с места. Люто ненавижу я эту балабошку. Но отмалчиваюсь. Плещется вода, похрустывает солома, и ладони звонко избивают мокрое тело.

— Боишься?.. Разрешения не получил?.. Иди, никому не скажу!

Все стало просто после таких ее слов.

Я круто развернулся и стремительно пошел. Не к дому, не к калитке, а к сараю. Припечатал каблуком высокий порог, презрительно сказал:

— Плевал я на таких, как ты!

И бросился назад, к воротам. Ася долдонит мне вслед:

— Не плюй, Шурик, в такой добрый колодец — пригодится воды напиться!

Непробивная девка. Непостижимо это: она и Алеша!

Распахнул калитку и столкнулся лицом к лицу с тетей Машей. А ее каким ветром прибило сюда? Зачем ей, малахольной, понадобились умные Атаманычевы?

Стоим и с откровенным удивлением рассматриваем друг друга. Она на улице, а я во дворе.

— Здравствуй, Саня! Куда же ты? Хозяйка в хату, а гость из хаты. Непорядок! Вертайся!

Хозяйка? Еще одно диво дивное. Не успел прийти в себя после одного потрясения и на другое напоролся.

— А... а разве вы здесь живете?

— Не веришь? Могу домовую книгу представить.

— Жена?

— Давнешняя. Еще до революции обвенчались с Родионом Ильичом.

— Мать Алеши?

— Две матери у Алешки: одна породила и богу душу отдала, а другая вынянчила и выкохала. Вот и считай, яка мамка ему ближе, роднее. И Аську не я рожала. Ну чего ж ты стоишь, як пень-колода? Поворачивай, иди! Гостем будешь.