Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа» - Галина Александровна Космолинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чувство места
Любил ли Каржавин Париж? Свою привязанность, порой нешуточную, по-разному выражали те, кому довелось посетить этот город хотя бы раз. Образцом наиболее откровенного проявления «чувства места» можно назвать вирши студента Сорбонны Василия Тредиаковского, написанные за семнадцать лет до рождения Каржавина:
Красное место! Драгой берег Сенски!
Кто тя не любит? разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земли быти[348].
На этом фоне русский парижанин Theodore Karjavine выглядит менее сентиментальным, но и он вспоминал Париж так часто, что, похоже, и вправду не мог о нем «никогда забыти». Ему как человеку книжной культуры было свойственно прибегать к цитированию — даже для выражения своих мыслей и чувств. Однако в ряде случаев (за исключением текстов древних авторов), цитируя, он не был академически точен. Если же присмотреться, окажется, что его «неточность» — всего лишь прием, чтобы выразить личное отношение к актуальным событиям и явлениям. Наиболее очевидно это обнаруживается в «парижских текстах» Каржавина 1790‐х годов.
Париж в самых разных своих ипостасях предстает в учебнике французского языка, который Каржавин составил для русского читателя под названием «Вожак указующий путь к лучшему выговору букв и речений французских» (СПб., 1794) и который, по верному замечанию М. П. Алексеева, меньше всего походил на обычный учебник[349].
Объясняя в предисловии свой авторский метод, Каржавин подчеркивал, что взятые им «из разных апробированных сочинений» французские тексты поместил здесь «не переменяя и самых слов, какими сочинители во творениях своих изъясняются»[350]. На самом деле это не совсем так.
Мы видим, что нередко он осознанно «переменял слова», и тогда высказывание — к примеру, «О Париже» в разделе «Разные мысли», — приобретало новый смысл. В коротенькой заметке читателю предлагалась отнюдь не оригинальная «мысль» о пресловутой парижской грязи, из‐за которой на столицу Франции не раз обрушивалась многочисленная критика. Зловоние на улицах и слишком свободные нравы парижан стали притчей во языцех. Даже Анри Соваль, называвший Париж «мировым чудом» («la merveille du monde»), посвятил этой проблеме целую главу («Les boues de Paris») в своей истории города[351]. Каржавин в «Вожаке» ограничился коротким высказыванием:
On dit que les boues de Paris se font sentir deux lieues aux environs. Si les mœurs avoient de l’odeur, cette ville infecteroit Lima et Tobolsk, Médine et Pétersbourg[352].
(Перевод: Говорят, запах нечистот Парижа ощущается на два лье вокруг. Если бы нравы обладали запахом, этот город заразил бы Лиму и Тобольск, Медину и Петербург.)
Обнаружить источник этой «мысли» сегодня нетрудно. Каржавин нашел ее в трехтомном издании «Забавы одинокого философа» (Paris, 1775–1776), составленном аббатом Жаном Барду в форме словаря, взяв из довольно объемной статьи к слову «PARIS»[353]. Но если в первоисточнике ареал распространения «парижской заразы» ограничивался Альпами и Пиренеями («cette ville infecteroit les Alpes et Pyrénées») — что само по себе уже немало в контексте критики нравов парижан и загрязненного городского воздуха, — то у Каржавина это явление приобретало поистине вселенский масштаб, сопоставимый разве что с событиями во Франции, где в это время разворачивалась термидорианская реакция.
Из того же третьего тома словаря Барду им позаимствовано и анонимное стихотворение «Adieux à Paris»[354], которое он под названием на русском языке «Прощание с Парижем» поместил в своем учебнике. Состоявшее из двух частей (двух «прощаний») сочинение «некоего молодого поэта» («un jeune Poëte»), впервые напечатанное в 1759 г. одновременно в «Journal Encyclopédique»[355] и «Choix littéraire»[356], сразу и на продолжительное время завладело вниманием парижской публики[357].
Стихотворение явилось ответом на сатирическую брошюру Фужере де Монброна «Столица галлов, или Новый Вавилон» (1759)[358], где автор вслед за Руссо обвинял философию и в целом просвещение в причастности к тому злу, которое сеяла вокруг роскошь большого города. Против «Нового Вавилона» единым фронтом выступили защитники Парижа[359]. Одним из первых на него ответил своим «Анти-Вавилоном» небезызвестный «шевалье Гудар»; хвалебная рецензия на его выпад незамедлительно появилась в той же августовской книжке «Journal Encyclopédique» (1759) — рядом со стихотворением «Adieux à Paris».
Но читателям каржавинского «Вожака» предлагалась только первая часть этого стихотворения, написанная от лица «вавилонянина», гневно осуждающего многочисленные пороки Парижа. Она заканчивалась словами глубокого разочарования: «Cité féconde en précipices, / Sans regret, je te dis adieu» (Обреченный город, без сожаления я говорю тебе «прощай»). Вторую часть, значительно превышающую по объему первую и разбивающую все обвинения в адрес Парижа, города, с которым автору трудно было «расстаться без слез»[360], Каржавин опустил.
Стоит ли оценивать это урезанное прощание с Парижем как осознание утраты глубоко личного чувства места? Другие «парижские тексты» Каржавина этого не подтверждают, а приведенные примеры, скорее, свидетельствуют о привязанности, которую много повидавший на своем веку и теперь жадно следивший за переменами во Франции «русский парижанин» сохранил к городу своей юности. Однако на фоне новостей о происходящих там грозных событиях его не могла не тревожить мысль о «обреченности» Парижа.
Приложение
«Виды старого Парижа»
Археографическое предисловие
В Приложении впервые в полном объеме публикуется рукописный альбом Ф. В. Каржавина «Виды старого Парижа», хранящийся в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ (рук. № 472, инв. 290597).
Двойная датировка: не ранее 1770 — весна-лето 1771 года и не ранее августа 1792 — конец 1793 года, обусловлена тем, что под одним переплетом объединены хронологически различные тексты.
Объем: 23 листа авторской фолиации (№ 8, № 1 — № 22) с наклеенными на них гравированными видами Парижа XVII–XVIII веков.
Дополнительное включение: ненумерованный лист (30 × 20 см) — незаконченный рисунок размером 23 × 15,5 (карандаш, тушь, перо) неизвестного автора с видом Павловского дворца — вклеен в
